Бывают ли немые свидетели? Бывают…

И встречаются они на каждом шагу. Вокруг очень много немых свидетелей. И отношение к ним бывает самое разное. Порой им не придают значения, потому что к ним привыкли. И тогда немые свидетели искренне этим огорчены, беззвучно стонут, плачут. Их печаль действует и на окружающих их товарищей. Падая духом, они опускают головы. Проходит время, и кажется, что они вернулись в своё прежнее состояние. Но это не так. Вернуться в прежнее состояние они не могут. Не могут они хотя бы немного облегчить свои души, поведав о своих горестях, о том, что видели и пережили… Причина тому в том, что они лишены языка…

Бывают ли немые свидетели? Если бывают, как же они свидетельствуют?..

Прошло уже несколько дней, как я приехал сюда отдыхать. С тех пор, как я расположился в этих местах, я всегда просыпаюсь на заре, гуляю по берегу. Так поступил и сегодня. Вскочил с постели, умылся, оделся налегке. Выпил фильджан* кофе, приготовив его на газовой плите, и вышел во двор. Все ещё сладко спали, и вокруг стояла какая-то чудесная тишина. С юга дул свежий ветерок и слышался шум волн. Протянув руку в открытое окно, я достал сигарету из пачки, лежавшей на столе, прикурив, вышел на улицу и направился к морю. Когда я приблизился к небольшому крытому рынку, то заметил, что в конце улицы лежит спиленный тополь, здоровый и ещё совсем зелёный. Подошёл поближе. Место среза было влажное, словно оно плакало. Ветерок, дующий с юга, слегка покачивал листья, их шелест напоминал горестный стон по дереву, превратившемуся теперь в «труп»… Деревья по-своему держат траур. Когда я увидел спиленный тополь, у меня почему-то испортилось настроение. Я от всего сердца пожалел дерево и вспомнил случай, произошедший много лет назад.

…Стояли весенние дни. Я учился в третьем классе. Я бежал домой после уроков, чтобы показать маме очередную пятёрку. Как всегда возле калитки меня встретил Тарзан. Любимая собака не бросилась ко мне как прежде, играя, не подала лапу для приветствия. «Тарзан, здравствуй!» - поприветствовал я и протянул руку первым, нарушая «традицию». Тарзан «поздоровался». Когда я вытащил из портфеля и протянул ему кусочек хлеба с маслом, который мама утром дала мне с собой и который я специально оставил для Тарзана, он устремил свои беспокойные глаза на сад, потом на меня, а затем на хлеб. Двинул ушами, всегда стоявшими торчком, и потянулся к протянутому кусочку. Заметив странное поведение собаки, я удивился. Она в одно мгновение съела хлеб и вновь повернула голову в сторону сада.

- Тарзан, ко мне! – приказал я, поставив портфель на пол.

Собака тут же встала на задние лапы, а передние положила мне на плечи. Я обнял ее, приласкал немного:

- Тарзан, что с тобой? Скажи, кто тебя обидел? Погоди немного, сейчас мы возьмём удочку и пойдём ловить рыбу. Хорошо?..

В это время из сада послышался голос моего отца:

- Айше! Перестань! Ну что ты! Разве можно так терзать себя. Они ведь не дадут урожая, если их не будешь прореживать и обрезать! Как же ты этого не понимаешь!..

Я вошёл во двор. Отец вышел из сада. Лицо его было недовольным. Он держал в руках пилу, секатор и топор.

- Папа, здравствуй! – сказал я. (Родители приучили меня прощаться, уходя в школу, и здороваться при возвращении).

- А-а, пришёл Заур, здравствуй, - сказал отец и пошёл в сарай.

Увидев, что мама стоит в саду одна, я повесил портфель на ограду, и мы с Тарзаном подошли к ней. Мама поздоровалась со мной, но не улыбнулась; по ней было видно, что она на что-то обижена. Перед ней лежала яблоня, только начавшая распускать почки. Увидев спиленное дерево, я сразу понял причину маминого огорчения. Мои родители всегда жили очень дружно, но всякий раз, когда папа собирался обрезать виноград или деревья в саду, отношения между ними становились напряженными. Чтобы избежать этого, папа старался заниматься обрезкой, когда мамы не было дома.

В ту минуту, поглядев на грустное лицо мамы, я очень её пожалел. Мне захотелось сказать ей тёплое слово и тем самым разделить её горе. Такого слова я так и не нашёл, сколько ни думал. Смог лишь промолвить тихим голосом:

- Мама, ты расстроилась?

Я чуть не заплакал. Мама, видно, почувствовала это, опустилась на колени и прижала меня к груди:

- Заур, сынок, я хочу тебе что-то сказать. Пожалуйста, никогда не забывай того, что я тебе сейчас скажу. Вот видишь, сколько вокруг нас деревьев? И сколько бы ни было растений в природе, у всех у них, как и у нас, есть душа. Ты ведь знаешь, как болит нечаянно порезанный палец, и как ты плачешь, не в силах скрыть боли, – точно так же болит рана и у дерева, и оно плачет, так же как и ты. Однако оно не может произнести ни звука, потому что лишено дара речи. Мы можем только видеть его слёзы. (Мама показала на уже повлажневшее место среза). Горе, обрушившееся на голову друга, понимают только деревья, стоящие по соседству. Они тоже беззвучно плачут над его судьбой. Это действует и на цветы, которые считаются самыми чувствительными среди растений. Вот этот цветок так красиво расцвёл утром, а теперь посмотри, как на него подействовало спиленное дерево.

Действительно, мимоза, росшая в двух шагах от нас, изменила свой вид. Её былая прелесть угасла.

- Ты, сынок, никогда не обижай их. Если будешь любить эти цветы и деревья – создания природы, ухаживать за ними, то и они будут всегда любить тебя, так же как твой Тарзан, будут бальзамом для твоей боли. Потому что, несмотря на то, что у них нет языка, они способны всё видеть и понимать…

После того случая прошло много лет, но всякий раз видя, как где-нибудь спиливают дерево, я расстраиваюсь, как и моя покойная мама. Хочется закричать во весь голос:

- Не рубите живые корни природы, не мучайте их, оставьте их как есть!

Я прекрасно понимаю, что время от времени деревья нужно обрезать, и тем не менее печалюсь. Когда я вижу обрезанные деревья, мне кажется, что они стонут, горюя о лежащих на земле ветвях, и просят у меня помощи.

С годами я ещё больше уверился в том, что сказанное мамой – правда. В результате развития науки и техники некоторые живые организмы природы начали помогать человеку в раскрытии преступлений, совершённых рядом с ними. Возможно, придёт и то время, когда деревья, прожившие сотни лет, позволят нам лучше узнать богатую историю этой древней, тщательно охраняющей свои сокровенные тайны планеты, или расскажут нам о событиях, от которых не осталось и следа…

- Что вы здесь увидели?! – спросил меня человек с холодным взглядом. – Я давно стою возле вас, но вы меня не замечаете. Видите, какое толстое и здоровое дерево! Из него получится хорошая крыша для моего нового дома, поэтому я его и спилил!

Этот человек, видимо, «пропустил» с утра, потому что от него несло перегаром. Я отшатнулся. Меня замутило.

- Тополь, прости меня! – обратился я к лежавшему на земле дереву и пошёл своей дорогой, ничего не сказав стоящему рядом со мной человеку.

Человек пробубнил мне что-то вслед. Немного погодя он, кажется, заработал топором, потому что послышались звуки, исходящие от дерева:

- Ту-ук… ту…ук ту-ук…

Дерево словно стонало от ран, наносимых топором:

- А-ах! А-ах! А-ах!..

Я пришёл к морю. Волны с рёвом бились о берег. Я подошёл к краю причала, метров на двести вдающегося в море и почувствовал себя в каком-то волшебном мире. Сам не знаю, сколько времени так простоял. Звук моря пробудил во мне что-то давнее, позабытое. Я где-то слышал уже этот звук, только никак не мог вспомнить, где. Странно! Будто в этом звуке была какая-то нескончаемая тайна, как есть у моря его бескрайний простор.

- Море! Среди немых свидетелей, окружающих нас, ты больше всех прожило и больше всех видело, – обратился я к большим волнам, с бело-зелёными шапками гонявшимися друг за другом, к волнам, которым не было конца. – Если бы ты имело язык и стало повествовать обо всем, что видело, разве закончился бы твой рассказ? Кто знает, сколько веков понадобилось бы нам, чтобы слушать тебя, не прерывая!..

Вокруг стало светлеть. Немного вглубь от причала, в стороне от моря виднелись две скалы. Они стояли рядом друг с другом, гордо подняв головы. Эти две скалы сейчас словно вносили свою лепту в то, чтобы вид на море казался ещё красивее. Пока я смотрел на скалы, ко мне подошла крепкая старушка с добродушным лицом. От всего её облика веяло чем-то тёплым и домашним. Мы поздоровались, справились о самочувствии, познакомились. Бабушка Заде (так её звали) сообщила, что она приехала сюда, в селение Чарх, с сыном Мухаммедом.

- Сынок, ты знаешь название этих скал? – спросила она.

- Нет, бабушка, не знаю, - ответил я.

- Они называются скалы Пананья-Зейтун. Если хочешь, я расскажу тебе легенду об этих скалах.

- Расскажите, бабушка, я вас с удовольствием послушаю! – сказал я оживлённо и посмотрел на скалы…

- Эту легенду рассказывал мне когда-то мой дед, упокой Аллах его душу! – сказала старушка с волнением. Устремив, свои большие глаза на скалы Пананья-Зейтун она начала свою легенду.

…В древние времена на месте этого селения стоял большой, богатый, весь в зелени и цветах, город. В те времена вода в море была не солёной, а сладкой, как шербет. Путешественники и купцы из разных стран, приехав в этот город и очарованные его красотой, забывали обо всём и оставались здесь навсегда.

Далеко от этих мест, в одном государстве правил молодой царь по имени Зейтун. Несмотря на свою молодость, он не представлял своей жизни без войны, и подчинил себе много стран. И вот однажды Зейтун увидел сон. Во сне ему привиделся прекрасный город, стоящий на берегу моря. К нему протекали благоухающие, чистые, как слеза, ручейки, в которых стайками плавали золотые рыбки. Увидев на берегу одного из этих ручьев девушку несравненной красоты, Зейтун тот час же влюбился в неё. Подойдя к девушке, он спросил:

- Эй, красавица, меня зовут Зейтун, а как зовут тебя?

- Пананья! – ответила девушка и устремила свой взгляд на стоявшего перед ней парня.

В это мгновение Зейтун проснулся, Поняв, что увиденное им было всего лишь сном, он заплакал навзрыд. С этого дня он не мог думать ни о чём, кроме девушки, увиденной им во сне, перестал есть и пить и, поклявшись никогда не вести войн, попросил помощи у Аллаха.

Однажды Зейтун, не сказав никому ни слова, даже жене, сел на корабль и отправился искать город, в котором жила Пананья. Он переплыл через моря и океаны, пересёк разные страны, преодолел сотни преград и, наконец, попал на берег того сказочного города, который видел во сне. Как только он сошёл с корабля на берег, он позабыл обо всех трудностях, которые испытал в дороге. Нашёл он и ручей, виденный им во сне, и, желая встретить Пананью, день и ночь напролёт проводил у ручья. Однако девушка так и не появлялась. Когда Зейтун совсем уже начал отчаиваться, он вдруг увидел Пананью. Волнение лишило его дара речи. Он подался было к девушке, чтобы заговорить с нею, но не смог вымолвить и слова.

Пананья же, почувствовав, что к ней кто-то приблизился, обернулась и не поверила своим глазам…

Оказалось, что сон, виденный Зейтуном, тогда же увидела и Пананья. Так же, как и он, она влюбилась во сне и, проснувшись, день и ночь думала о юноше. Перед её глазами всегда стояло его лицо. В последнее время она совсем заболела и не могла приходить к ручью. Увидев же перед собой Зейтуна, Пананья так взволновалась, что язык отнялся и у неё. Юноша и девушка, не в состоянии выразить словами большую любовь, горящую в их груди, чувствовали её всем своим сердцем и видели её в глазах друг друга. И так влюблённые, лишённые языка, поженились, и начали счастливую жизнь.

Прошли годы. С той поры, как Зейтун пропал из своей страны, на престол взошла его жена. Как прежде её муж, она много воевала, захватила много стран. Её государство всё расширялось и его границы, наконец, приблизились к легендарному городу, в котором жил Зейтун. До властительницы стали доходить кое-какие слухи об этом городе. Однажды, уснув на троне, она увидела сон. Во сне привиделся ей легендарный город, гуляющий по городу ее муж Зейтун и обнимающая его красавица. Она тут же проснулась, призвала, к себе прорицателя и пересказала ему сон. Прорицатель, открыв большую книгу, сказал властительнице: «Город и девушка, которых ты видела во сне, когда-то приснились и твоему мужу. Он влюбился в эту девушку и, найдя город и девушку, снова женился…». Властительница, услышав слова прорицателя, пришла в ярость от ревности. Собрав всё своё войско, она вышла в поход. Сметая с лица земли страны, попадавшиеся на ее пути, она подошла к легендарному городу и окружила его со всех сторон. Купавшиеся в это время в море Пананья и Зейтун, увидели армию, с громом приближавшуюся с вершины горы Каматра. Они побежали на гору Ай-Фока, чтобы спрятаться от нее. Но со стороны Ай-Фока шла другая армия, огромная словно туча… Два немых влюблённых, не зная, что делать, устремили свои взоры к небу и с безмолвным стоном обратились к Аллаху и попросили у него помощи. Всевышний пожалел своих рабов и сказал: «Превратитесь же сейчас в две скалы!» И в то же мгновение Пананья и Зейтун исчезли, а на том месте, где они стояли, появились две скалы.

В городе разразилось бедствие. За короткое время город превратился в кровавое поле. Стонали горы, камни, скалы, леса. Этого не вынесло и море. Разбушевавшись, оно взревело так сильно, что задрожали земля и небо. Выйдя из берегов и захлёстывая волнами разоривших город иноземцев, море унесло их с собой в бескрайнюю пучину. И тогда вода в море из сладкой превратилась в солёную...

Бабушка Заде, видимо закончив свою легенду, остановилась и снова устремила взгляд на скалы Пананья-Зейтун. Посмотрел на скалы и я, взволновался. Потом перевёл взгляд на село. Оно начиналось от самого причала… Удивительно. На мгновение мне показалось, что село превратилось в тот легендарный город. На мгновение я позабыл обо всём на свете. Мне показалось, что навстречу мне, улыбаясь, медленными шагами идёт Зейтун. Вот, подойдя ко мне, он протянул руку и сказал:

- Здравствуйте!

Пожатие крепкой руки вернуло меня к действительности. Я поздоровался с подошедшим в ответ и понял, что передо мной стоит вовсе не Зейтун, а сын бабушки Заде, дядя Мухаммед.

Мне показалось, что две скалы, стоящие напротив с гордо поднятыми головами, двое влюблённых Пананья и Зейтун, словно подтверждая правдивость этой легенды, пошевелились.

А море всё ревело и его большие волны бились о берег. Впечатление было такое, словно оно хотело что-то сказать.

Село окружено горами и скалами. Стоя на причале и повернувшись спиной к морю, с правой стороны можно увидеть скалы Пананья-Зейтун, слева Кучук Каялар, а подле них Чобан-Куле. Эта историческая достопримечательность расположена с края от моря, на высокой скале. С востока от села возвышается гора Ай-Фока, с севера – Каматра. Горы тянутся также и с западной стороны села. Участок от скал Пананья-Зейтун до Чобан-Куле считается берегом села. В селе есть несколько магазинов. А если от причала идти налево, то можно найти автобусную кассу и напротив кассы, на пригорке в тени деревьев, – кафе. Кафе называется «Изабелла». Каждый день я приходил в это кафе позавтракать. Не то, чтобы еда там была такая уж и вкусная, однако с наступлением утра я всякий раз спешил туда. Было ли это связано с тем, что кафе называлось «Изабелла», или потому что расположено оно было напротив моря? Я так и не нашёл тому причины. Верно говорят, что человек иногда не может понять самого себя.

В тот день утром я вновь пришёл в «Изабеллу». Поставив еду на поднос и рассчитавшись с рыжей девушкой сидевшей за кассой, я сел за свободный столик. Не успел я сесть, как услышал знакомый голос:

- Приятного аппетита!

Поглядев вверх, я увидел стоявшего рядом дядю Мухаммеда, который держал в руке поднос.

- Спасибо! – сказал я ему и указал на место рядом.

Мы расспросили друг друга о самочувствии. В ходе разговора я спросил его о матери, о том, почему она не пришла завтракать.

- Странные вещи ты говоришь, сынок. Разве ты не знаешь наших стариков. Расстели я ковёр от дома, в котором мы остановились, до порога этой столовой, и мама всё равно бы не пришла сюда обедать. Понимаешь?

Я посмотрел удивлённо на лицо собеседника. Он видимо заметил это, засмеялся:

- Э-э, Заур, братишка, не понимаешь, значит. Всё дело в «белом баране».

Я рассмеялся, когда, наконец, понял, почему старушка не придёт сюда, если даже «расстелить ковёр» на её пути.

- Дядя Мухаммед, но ведь здесь готовят еду не только из «белых баранов», о которых вы говорите, но и из обыкновенной баранины.

- Я и это объяснял маме, - сказал он, - но бесполезно. Она говорит: «Всё одно, ведь чашки-ложки не лежат у них раздельно. Даже не говори мне больше о кафе!». Я принес ей все, что было нужно. Еду себе она готовит сама.

За разговором мы поели. Выпили по стакану сладкого чая. Я спросил:

- Дядя Мухаммед, какие у вас планы на сегодня? Погода испортилась. Кажется, пойдёт дождь и купаться на море будет не возможно.

- А что, у тебя есть какие-нибудь предложения?

- Из Судака сейчас вышла «Комета». Через тридцать минут будет здесь. Если хотите, поедем на ней в Ялту, а оттуда на другом корабле в Мисхор, посмотрим на Арзы*.

- Предложение очень заманчивое! Но мама будет, беспокоиться, нужно было её предупредить.

- У нас хватит времени предупредить вашу маму. Если хотите, возьмём с собой и старушку.

- Теперь маму не найти! Она пошла смотреть Чобан-Куле. Если ты не против, мы можем оставить Мисхор на завтра. А сегодня погуляем по селу и, если хочешь, вслед за мамой пойдём на Чобан-Куле. Мама знает каждый камешек в этих местах. Многое нам расскажет.

Нехотя согласился я тогда на предложение дяди Мухаммеда. Впоследствии же, вспоминая этот день, я был очень рад, что не поехал в Мисхор.

Мы с дядей Мухаммедом вышли на асфальтовую дорогу. Эта дорога, ведущая на Чобан-Куле, проходит на три–четыре метра выше берега моря. Солнце хоть и пряталось за облаками, на берегу можно было видеть полуголых или легко одетых людей. Они купались, играли в шахматы и в мяч, наблюдали за волнами или, вот как этот парень, играли с ними. Когда волна с шумом накатывалась на берег, парень отбегал назад, когда же волна возвращалась в море, он бежал за ней. Волна иногда «хитрила», и тогда казалось, что она направляется в море, как вдруг она резко возвращалась к берегу. У парня, не ожидавшего от волны такой «прыти», намокали штанины брюк, и, видя, что обманут, он с удовольствием смеялся…

Мы с дядей Мухаммедом вышли на асфальтовую дорогу. Эта дорога, ведущая на Чобан-Куле, проходит на три–четыре метра выше берега моря. Солнце хоть и пряталось за облаками, на берегу можно было видеть полуголых или легко одетых людей. Они купались, играли в шахматы и в мяч, наблюдали за волнами или, вот как этот парень, играли с ними. Когда волна с шумом накатывалась на берег, парень отбегал назад, когда же волна возвращалась в море, он бежал за ней. Волна иногда «хитрила», и тогда казалось, что она направляется в море, как вдруг она резко возвращалась к берегу. У парня, не ожидавшего от волны такой «прыти», намокали штанины брюк, и, видя, что обманут, он с удовольствием смеялся…

Наконец, в дали, в стороне от моря, ясно показалась Чобан-Куле. Люди на берегу поредели. Немного дальше берег был совсем пустым. Только возле Кучук Каялар кто-то сидел.

Когда до скал осталось совсем немного, дядя Мухаммед сказал:

- Да это же моя мама!

Я узнал бабушку Заде, только когда приблизился к памятнику И. Д. Папанину и его товарищам, поставленному на краю дороги. Подойдя к монументу, мы повернули налево и пошли к старушке по маленькой тропинке, ведущей к морю. Когда мы подошли к старушке, она сидела, устремив свои задумчивые глаза на дорогу, на памятник. Я вопросительно посмотрел на дядю Мухаммеда. Он поднёс указательный палец к губам, как бы говоря: «Молчи», а потом тихим голосом сказал:

- Мама всегда бывает грустна, когда приезжает в село. Обязательно приходит сюда и сидит часами…

В это время старушка, повернувшись к нам, спросила:

- Как вы сюда попали?

Видя, что старушка пришла в себя, я подошёл и, здороваясь, поцеловал ей руку. *

- Мы идём в Чобан-Куле, мама, - сказал дядя Мухаммед.

Мы присели на камни возле старушки. Она спросила меня о самочувствии, о том, когда я возвращаюсь домой и приобрел ли я билет на самолёт. Сказала, что если сегодня приедет её внучка, дочь дяди Мухаммеда, они поедут на Кавказ. Потом глубоко вздохнула и снова устремила взгляд на памятник.

- Если вы не торопитесь, я расскажу вам одну историю, – сказала она. – Мухаммед её уже знает, а ты, наверное, ещё не слышал.

- Расскажите, мама, – сказал сын, – Зауру это будет интересно, да и я не против послушать заново.

- Расскажите, бабушка, - попросил старушку и я, поддерживая дядю Мухаммеда.

Я хотел сказать ей, что мне очень понравились та легенда о скалах Пананья-Зейтун, которую она рассказала мне вчера. Однако я не успел этого сделать, так как старушка уже начала вспоминать далёкое прошлое.

«…На дворе стояла осень тысяча девятьсот восемнадцатого года. В то время мне было десять лет. Мой отец, Абдураман был чабаном. Иногда я вместе с отцом ходила на яйлу, пасти овец. В большинстве случаев мы наблюдали за овцами с этого-вот самого места. Папа знал очень много песен, и считался в селе лучшим певцом и флейтистом. Когда он брался за флейту и начинал петь, вокруг наступала такая тишина, словно все вокруг хотели послушать его песню. Успокаивалось даже бушующее море. Во всяком случае, так мне казалось тогда. Иногда во время пения у него из глаз катились слёзы. Видя, как плачет здоровый и крепкий мужчины, папа, я удивлялась, и иногда от испуга плакала и сама. В такие моменты папа сажал меня на колени и рассказывал сказку. Когда сказка заканчивалась, он снова брал в руки флейту и пел.

С того времени прошло много лет. Я выросла. Начала осознавать себя. Узнала, что это стихи Ашыха Керема…

Однажды, когда отец, плача, снова играл на флейте, у берега остановилась моторная лодка. Из неё вышли несколько человек в кожаных пиджаках и подошли к нам. Поздоровались с отцом. Перемешивая, русский и крымский стали что-то объяснять. Спрашивали о белых и зелёных. Сказали, что сами они не белые. Хотя гости и не были похожи на бандитов, которые всё жгли в селе, отец, сомневаясь, только твердил, что ничего не знает.

В самом деле, времена стояли тяжёлые. В селе постоянно менялась власть. Происходили зверства – людей резали и стреляли, над мирным населением издевались, насильно забирали в солдаты, насиловали женщин. Видимо, поэтому папа опасался гостей. После некоторого молчания один из гостей, (наш крымский язык он знал лучше остальных), сказал:

- Моё имя Иван Дмитриевич Папанин, сюда – в Крым – нас послал Ленин.

Хоть я и была ребёнком, я заметила, как папа, услышав имя «Ленин» заволновался. Потом, взяв себя в руки, объяснил представителям Ленина положение в селе.

- Я знаю, где находятся зелёные, я вам помогу.

Гости, видя, что папа «сдался». Очень обрадовались…

Папа сходил в село и принёс им свежий хлеб, молоко, сыр, яйца, соленья и другую еду. А вечером он с помощью нескольких сельчан перенёс в село оружие гостей. После этого отец вместе с гостями повёз в горы телегу, гружённую оружием и продовольствием. Этот день до сих пор стоит у меня перед глазами. Все сельчане, от мала до велика (среди них была и я), словно в строю, стояли по обеим сторонам улицы, провожая гостей в кожаных пиджаках.

После того как на полуострове установилась новая власть, папу вызвали в Акъмесджит (Симферополь) и вручили ему пальто и другие дорогие подарки за заслуги, проявленные им в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Позже я узнала, что Папанин занимал высокий пост. А вот этот монумент сооружён в честь него и его товарищей, так как они впервые высадились на полуостров в этом месте.»

Бабушка Заде посмотрела на памятник, и в глазах её почему-то появились слёзы. Она утёрла их платком и сказала:

- Ребятки, вы не обращайте на меня внимания! Каждый раз, как вспоминаю детство, сердце у меня переполняется.

Я бросил взгляд на дорожки морщин, прорезавших лицо старушки, на следы, оставленные жизнью. Я был твёрдо уверен, что мудрая владелица этих следов, была свидетельницей ещё многих событий…

- Ну, ладно, коли так, вы взбирайтесь на Чобан-Куле, а я совершу полуденный намаз! * – сказала бабушка Заде.

Мы долгое время шли молча. Воспоминания старушки пленили нас обоих. Наконец, дядя Мухаммед, указав на высокое дерево на дороге, сказал:

- Заур, если ты хочешь пить, вот в том месте должен быть родник. Пойдём, напьёмся из него!..

У природы есть замечательные секреты! Родник устроился так незаметно, словно из него вовсе не била вода, наоборот, будто кто-то налил сюда с полведра воды. Но, посмотрев на ручеек, текущий от родника к морю, можно было убедиться, что это был действительно родник. Судя по тому, что говорил дядя Мухаммед, это родник существовал ещё в те времена, когда был жив дед его деда.

Достав из рюкзака кружку, мы напились вкусной, прохладной родниковой воды.

Дядя Мухаммед предложил:

- Заур, давай перекусим здесь, а затем взберёмся на Куле.

Я согласился. Мы достали из рюкзака всякой всячины, соорудили «стол». Еда, состоявшая из хлеба с чесноком и родниковой воды, была очень вкусной.

- Дядя Мухаммед, в природе полно удивительных чудес, – сказал я, набирая из родника кружку воды. – К примеру, возьмём вот этот родник. Вот там внизу море солёное, как соль. Вокруг каменистые скалы. В горах нет и следа от снега. А здесь бьёт вода, сладкая, как шербет, и холодная, как лёд. Откуда она течёт, интересно?

- Правильно говоришь, Заур, – сказал он. – У природы ещё много глубоких тайн, которых никто не знает. Если хочешь, я расскажу тебе легенду об этом роднике, услышанную от мамы.

- Расскажите! Я с удовольствием вас послушаю.

Дядя Мухаммед, не спеша, напился воды из родника. Поднял голову и посмотрел на вершину Чобан-Куле.

- В древние времена в этих местах стояло красивое село Юрт, – начал он. – В селе Юрт жил один богатый человек. У него было очень много овец, чабан по имени Енер и дочь Зекие.

Девушка была такая красивая, что слух о её красоте распространился на весь мир. Парни различного сословия из разных стран засылали к ней сватов. Но девушка смеялась над ними, выставляла их на посмешище перед всеми. Причиной тому было то, что девушка считала себя очень красивой и умной. На самом же деле, как в поговорке «снаружи блестит, а изнутри дрожит», натура у неё была не под стать внешности, совсем как у ядовитой змеи. Отец всё понимал, но ничего не мог сказать Зекие, потому что она была единственной и любимой дочерью его.

Пастух Енер давно был влюблён в девушку. Однако он скрывал свою любовь и боялся, что Зекие узнает о ней. Он проливал слёзы на яйле, среди овец, играл на кавале* мелодии, повествующие о его святой любви.

Однажды, когда он пел, со стороны берега послышались голоса девушек. Енер, сразу различив среди множества голосов голос Зекие, побежал туда. Прибежав на берег, он увидел огромную змею, скользящую между скал. Девушки с криком убегали к селу. Енер погнался за змеёй, чтобы убить её, но змея уползла под скалу. В это время юноша услышал горький стон Зекие со стороны берега и быстро подбежал к девушке. Увидев Зекие, неподвижно лежавшую на песке, Енер чуть не потерял рассудок. Он впервые увидел её так близко. Глядя на начинающее сереть лицо своей любимой, её чёрные, как смоль, волосы, он заплакал. Зекие же посмотрела на юношу глазами, похожими на маслины и попросила помощи. Какое будущее без Зекие могло быть у Енера, живущего до сих пор лишь сладкими грёзами?! Умри его любимая от змеиного яда, и земля покрылась бы для Енера мглой. Ведь село Юрт, солнце, луна, звёзды, скалы, горы, леса, море – всё это существовало лишь для Зекие! А теперь!..

Случайно взгляд Енера упал на босую ножку Зекие, начавшую было синеть. Тут же нагнувшись, он прильнул губами к месту змеиного укуса. Он отчаянно высасывал яд, глотал его, и обращаясь к Аллаху, просил помощи. Когда он высосал весь яд, Зекие совершенно пришла в себя. Однако сам Енер, проглотивший смертельную дозу змеиного яда, умер преклонив голову на колени своей любимой. Перед смертью Енер произнёс: «Никто на свете никогда не будет счастливее меня!»

Зекие, осознав беспредельную любовь парня, словно родилась заново. Она горько заплакала. От её рыданий всё вокруг пришло в движение. Даже море, всегда спокойное, застонало, пенясь возле девушки. Так оно пенится и до сего дня, не в силах успокоиться.

А подруги Зекие прибежали в село и сообщили о случившемся отцу девушки. Когда тот вместе с сельчанами пришёл на берег, он нашёл там совершенно седую женщину, которая плача, гладила голову пастуха Енера. Когда-то иссиня-чёрные волосы Зекие в короткий срок стали белыми, как снег.

Сельчане похоронили Енера здесь же, на берегу. Отец Зекие, чтобы увековечить имя пастуха, спасшего от смерти его единственную дочь, пригласил известных скульпторов и попросил их поставить памятник на том месте, где был похоронен Енер. Мастера принялись за работу. Они решили построить такую высокую могилу, равной которой не было ещё нигде, а на ней возвести минарет. Так и сделали. И назвали её Чобан-Куле или «Чабану, рабу Аллаха». («Когда мы поднимемся, ты увидишь, Заур, что минарет немного уцелел», – сказал мой собеседник, а затем продолжил свой рассказ).

Зекие каждый день приходила на могилу и плакала навзрыд, а вечером возвращалась домой. Однажды она вышла из дому, сказав, что опят идёт к могиле. Наступил вечер, но Зекие всё не было. Поздно ночью отец с несколькими людьми вышел к берегу, чтобы найти свою дочь. Они долго искали Зекие в окрестностях могилы, но так и не смогла её найти. Когда они присели, чтобы немного отдохнуть, то тут же уснули. Даже отец Зекие не заметил, как погрузился в дремоту. Ему приснился сон. Во сне Зекие предстала пред отцом и сказала: «Отец, не ищите больше меня! Я навсегда остаюсь здесь. Теперь мои слёзы превратятся в родник. Пришедшие посмотреть на могилу Енера и помолиться, будут делать омовение и утолят жажду из этого родника!». Отец с криком: «Зекие! Доченька!» - открыл глаза. От его голоса проснулись и товарищи. Когда наступил рассвет, все увидели, что перед ними бьёт вновь появившийся родник…

- Такова история этого родника, Заур, – сказал дядя Мухаммед, переводя взгляд с родника на меня. – Кто хочет, верит в эту историю, кто не хочет – не верит, это личное дело каждого.

Пока мы поднялись на Чобан-Куле прошло некоторое время. Со стороны моря у этой высоты – обрывистая скала, склоны с других сторон покатые и покрыты землёй, лишь кое-где виднеются камни. С Чобан-Куле видно скалы Пананья-Зейтун, горы Ай-Фока и Каматра, Кучук Каялар, памятник, поставленный Папанину, а вдали – Аюдаг и окрестные сёла. Крупные волны бескрайнего моря одна за другой бьются о скалы. На вершине Куле поставлен памятник в виде минарета. У памятника, застывшего, как камень, осталась только круглая стена высотой в пять-шесть метров. Стена толщиной почти в метр сложена очень прочно. Мы с дядей Мухаммедом поднялись на стену и посмотрели вокруг. Я чувствовал себя словно на седьмом небе, а эту пьянящую красоту видел словно во сне.

- Бедная мама до сих пор сидит! – сказал дядя Мухаммед.

Я начал искать глазами бабушку Заде. Наконец, я заметил её недалеко от Кучук Каялар. Она всё ещё совершала намаз.

Солнце, вырвавшееся из-за облаков, начало пригревать Куле. Мы подошли к большому дереву, росшему на севере. Выровняли землю возле дерева плоским камнем и разместились там. Достали из рюкзака ещё не тронутую еду, напиток «Кокур», два пластмассовых стакана и снова «соорудили» стол. Мы наполнили напитком стаканы и, символично пожелав друг другу всего хорошего, выпили.

- Вот это питьё, так питьё! – сказал мой товарищ, ставя на «стол» опустевший стакан.

Потом он взял в руки бутылку и стал внимательно рассматривать картинку на этикетке, приклеенной к ней. На картинке было изображено красивое здание, стоящее на обрыве, «Ласточкино гнездо». Подтверждая мысль дяди Мухаммеда, я сказал:

- Верно. В этом напитке будто есть очарование – вкус моря, гор, садов – всей природы!

Дядя Мухаммед снова наполнил стаканы. Мы опорожнили и их.

- Мама уже возвращается в село, – сказал он, показывая на Кучук Каялар.

Оглянувшись, я посмотрел на скалы. Там уже шевелились три точки.

- Дядя Мухаммед, кто это идёт возле бабушки? – спросил я его.

- Сафиназ и Алим – мои дочь и внук. На Кавказе живут. Они, кстати, должны были сегодня приехать. Значит приехали.

Сафиназ и Алим. Эти два имени звучали так знакомо. Но откуда? Я посмотрел на лицо дяди Мухаммеда, глядевшего в сторону матери, дочери и внука, и попытался мысленно представить девушку по имени Сафиназ, которую я встретил несколько лет назад. Мне действительно показалось, что есть что-то общее в её лице и лице человека, сидящего сейчас напротив меня.

Видимо, оттого, что не хотелось этому верить, я сказал сам себе: «Прекрати эти никчемные мысли. Мало ли на свете людей с именами Сафиназ и Алим!..»

- Эх, сынок, сколько трагических дней мама пережила, – прервал мои мысли дядя Мухаммед. – Пусть никому не доведётся увидеть того, что видела она…

Он говорил, не отрывая взгляда от родных. Они, уже повернув возле памятника, шли по дорожке, покрытой асфальтом. Странно. Я почему-то без причины начал волноваться. Пытаясь успокоить волнение, я дрожащими руками закурил и попросил собеседника:

- Дядя Мухаммед, расскажите что-нибудь из жизни вашей матери!..

- Если не надоело, расскажу, – посмотрел он на меня и тоже закурил.

- Я готов слушать вас до утра, – сказал я ему.

Моё волнение, кажется, немного улеглось. Мой собеседник посмотрел на небо, теперь уже полностью очистившееся от облаков, и перенёс взгляд на огромное море.

Так как тень от дерева заметно удалилась от места, где мы сидели, мы вместе со «столом» передвинулись за нею. Затем дядя Мухаммед начал свой рассказ. Он говорил, а я слушал… и вечером, когда мы шли по берегу, он всё рассказывал…

В эту ночь я допоздна не ложился спать. Сидел в своей съёмной комнате и записывал в дневник историю, рассказанную дядей Мухаммедом. Я даже дал тогда этим записям название «Стоны сердца дяди Мухаммеда».

Когда вооружённый до зубов враг, громыхая в небе, сотрясая землю и сжигая всё на своём пути, пришёл с запада на полуостров, Заде абла* было тридцать четыре года. Все, кто мог держать в руках оружие, ушли на фронт спасать свою Родину. В селе Чарх остались только старики, дети и женщины. На их плечи легли все заботы по хозяйству, дома и на селе.

У Заде абла в ту пору было два сына и одна дочь. Старшему сыну, Усеину, был шестнадцать лет, дочери Лейле четырнадцать, а младшему, Мухаммеду, двенадцать. Муж Заде абла, дядя Баттал, в первые дни войны погиб на фронте. Узнав о гибели мужа, Заде абла горевала и совсем охладела к жизни. Лишь мысль о том что она должна жить ради детей, ради памяти мужа, подняла её на ноги.

Когда враг оккупировал село Чарх, жизнь Заде абла ещё более усложнилась. В доме осталось только трое – сама Заде абла, Лейля и Мухаммед. Старший сын, Усеин, узнав о смерти отца, пошёл в военкомат и попросился на фронт, чтобы мстить за отца. Однако ему не довелось в одном строю с соотечественниками бороться с врагом. Тяжело раненный во время отступления, он попал в руки фашистов. Пройдя много испытаний, он бежал из плена. Для этого ему пришлось убить встретившегося на пути добровольца-предателя и обменять свою одежду на его. Шёл он долго и, наконец, однажды на рассвете добрался до своего села.

Был вечер. На село Чарх только начали опускаться сумерки. Заде абла проводив Лейлю с Мухаммедом к родственникам, жившим в соседнем селе, вернулась домой. Душа её была теперь спокойна, потому что дети её были спасены от плена и смерти. Теперь их не увезут в Германию. Когда всё успокоится, она привезёт детей домой. С этими мыслями Заде абла вошла в дом. Войдя, почувствовала себя совсем плохо. Она забралась в постель, хорошо укуталась. Её начало трясти. Нахлынула горячка.

Наступила ночь. Вокруг стояла мертвая тишина. Не было слышно ни звука. Будто в мире не осталось ни одной живой души, кроме дрожащей в постели Заде абла. И эту тишину вдруг нарушили офицер и два солдата, вошедшие к ней в дом. Они приходили и вчера. Больной, которая лежала при свете лампады, завернувшись в одеяло они показались страшными зверьми. Она зажмурилась. Тут один из «зверей», коверкая язык, заорал:

- Син, доч где!?

Стуча зубами, всё ещё в горячке, Заде абла сказала:

- Н-не з-з-н-наю!

Офицер приставил дуло пистолета к виску беспомощной женщины:

- Если не скажешь, где твои дети, мы тебя…

Тут кто-то внезапно вцепился в глотку офицера и тот истошно заорал.

Оказалось, это была Лейля. Дойдя до границы соседнего села, она сказала братишке: «Ты иди, а я приведу маму. Она осталась совсем одна». Убедившись, что мальчик пошёл в нужном направлении, она вернулась обратно…

Растерявшийся офицер, с помощью двух солдат вырвался из крепких рук девочки и, держа её за длинные волосы, стал пинать. Откуда взялись силы у совсем ослабленной матери? Она вскочила с постели и набросилась на офицера.

- Подлец! Не тронь ребёнка! Если хочешь крови, пей мою!

От удара, обрушившегося на голову Заде абла, она растянулась на полу…

Пришла в себя она только перед рассветом. С трудом поднявшись и сделав один шаг, она на что-то упала и снова потеряла сознание. Когда через некоторое время снова пришла в себя, лунный свет немного освещал комнату. Заде абла почувствовала, что лежит на чем-то холодном, но мягком. Она открыла глаза и с диким воплем вскочила. Перед ней лежал труп её дочери – весь в крови, вокруг валялись бутылочные осколки. Кровь застыла в жилах Заде абла. Силы оставили её и она опустилась на колени. Уставилась на окровавленное тело дочери. Оно было изуродовано, одной груди не было. Заде абла заголосила. Потом замолчала, отодвинулась и вновь уставилась на труп. Через мгновение она снова тихонько приблизилась к трупу. Нога упёрлась во что-то мягкое. Она взглянула вниз. На полу лежала окровавленная грудь её дочери. Заде абла стала терять рассудок, на лице появились признаки улыбки. Она нагнулась, подняла грудь и положила её туда, где она должна была быть. Потом села у изголовья дочери и, гладя её чёрные волосы и лицо, начала петь колыбельную:

Вошедший в это время Усеин застыл на пороге. Прошло некоторое время, прежде чем он смог прийти в себя. Чем-то, найденным в комнате прикрыл сестрёнку. Помешавшуюся от горя мать отвёл в соседнюю комнату и осторожно уложил в постель.

В это время открылась дверь. В комнату, где лежала покойница, вошли офицер и два солдата, приходившие вечером, оба в стельку пьяные. Один из солдат снял с покойницы покрывало и отбросил в сторону. Все трое захохотали. Из соседней комнаты вышел Усеин. Весёлый смех на секунду превратился. Однако заметив, что на парне форма добровольца, пьяные засмеялись ещё сильнее. Этот смех длился недолго. Кинжал, взметнувшийся с быстротой молнии, уложил всех троих извергов на пол. Они не успели даже вскрикнуть.

Дом Усеина стоял на краю села. Он быстро перенёс три трупа к берегу и, привязав каждому на шею по большому камню, отправил их на дно моря. Форму и оружие отнёс к Чобан-Куле и там бросил. Он проделал всё это так быстро, что никто ничего не увидел. Затем он вернулся домой, закопал форму добровольца. После полудня с помощью соседей похоронил Лейлю. Чтобы сохранить происшедшее в тайне, покойницу обмывали несколько самых близких родственниц Заде абла. Когда народ разошёлся, Усеин, оставшись на могиле один, произнёс:

- Лейля, любимая сестрёнка моя! Я клянусь, что буду мстить тем мерзавцам, надругавшимся над твоей молодой жизнью! Я клянусь мстить за нашего отца. Я клянусь мстить за нашу дорогую маму!..

О пропаже офицера и двух солдат в комендатуре и полицейском управлении заметили только к вечеру. В результате долгих поисков на берегу были найдены их вещи. Если они утонули, то волна должна была вынести на берег их трупы. Решив так, прочесали весь берег от Чобан-Куле до скал Пананья-Зейтун, но никого не нашли. Наконец, решили, что они стали жертвой акул.

Майор лет сорок пяти-пятидесяти встал из-за стола. Подойдя к красивому, крепкому парню с чёрными усами, сидевшему на стуле посреди комнаты, и похлопав его по плечу, через переводчика сказал:

- Молодцом! Значит, вы хотите служить в славной германской армии! Я вас правильно понял?

Морщины под бесцветными глазами офицера, острый нос между двумя скулами, длинные тонкие губы – всё напоминало хищного зверя.

- Гер майор, вы правильно меня поняли, – сказал Усеин. – Дайте мне возможность отомстить нашему общему врагу. Меня насильно взяли на фронт. Воспользовавшись первой возможностью, я перешёл линию фронта и вернулся в своё село. Жаль только, что не нашёл в селе людей, погубивших моего деда.

- Что случилось с вашим дедом?

- Моего деда увели в тридцать восьмом году, он так и не вернулся с тех пор.

Здесь Усеин говорил правду. Его деда в тридцать восьмом году оклеветали. Этот случай помог Усеин заслужить доверие врага.

- Где же ваш отец?

- Как только началась война, его взяли на фронт. Не пойти было нельзя, причину вы хорошо знаете. Я уверен, если он жив, рано или поздно вернётся в село.

Майор внимательно посмотрел на Усеина, словно что-то искал в его глазах. Видимо не найдя в его лице признаков подвоха, он взял со стола пачку сигарет и предложил Усеину. Усеин, хоть и курил, сейчас категорически отказался. Ему ненавистно было брать сигарету из кровавых рук этого убийцы, не поднялась рука.

- Удивительно! – сказал майор. – Вы родились среди табака и не курите. Знаете, я был во многих местах Европы и Азии, но нигде не встречал такого табака, как ваш. Не курить такой табак, грех, – майор улыбнулся. – Как бы оно там ни было, молодец!

В этот день Усеину выдали новенькую полицейскую форму.

Говорят, если жизнь человека не заканчивается в минуту жестокого потрясения, то с ним уже ничего не случиться. Заде абла через несколько дней пришла в себя. Звала дочь по имени, плакала, рвала на себе волосы. Ругала убийц словами, вырывавшимися из её груди, как лава из вулкана. Усеин отправил мать в соседнее село на арбе вместе с дядей.

После того, как Усеин вернулся в село, каждый день стали по одному пропадать солдаты, офицеры и полицаи. Это продолжалось около месяца. Количество полицаев в селе заметно уменьшилось. Не находилось уже и людей, чтобы занять их место.

Вызвав с утра Усеина, майор начал с порога:

- Сегодня опять не достаёт одного солдата и полицая! Поговорите с односельчанами. Постарайтесь узнать, кто это делает! Кто-то из них обязательно должен знать преступника! И объясните сельчанам: если они не помогут в поимке преступника, могут завтра распрощаться с жизнью сами. Только что из города получено сообщение. Завтра утром сюда прибудет отряд гестапо, который будет заниматься этим вопросом. Конечно, вы хорошо знаете, что такое гестапо!

Усеин терпеливо выслушал майора. Вероятно, он пришёл к какому-то решению, потому что, обратив на майора глаза, полные ненависти, сказал:

- Гер майор, я даю вам слово, что не позже завтрашнего утра преступник будет стоять перед вами.

Майор этот взгляд понял по-своему, и, хотя не очень поверил словам Усеина, где-то в сердце у него появилась искорка надежды. Уж он-то хорошо знал, что если до приезда отряда гестапо преступление не будет раскрыто, удар падёт, прежде всего, на его собственную голову.

Село погрузилось в глубокий сон. Усеин с вечера оделся, вооружился. На всякий случай сунул пистолет в одно голенище, кинжал в другое. Повесил на плечо автомат и, выйдя из дому, направился к комендатуре. Когда с маленькой улочки он сворачивал на широкую дорогу, его окружили несколько человек с автоматами и тихонько скомандовали:

- Руки вверх, предатель!

Увидев партизан, Усеин растерялся. Не зная, что делать, он вынужден был поднять руки вверх. К нему подошли двое. Один упёр дуло пистолета за ухо. Другой забрал автомат и пистолет лежавший в кобуре. Кое-что нашёл в карманах, однако посмотреть за голенище ему не пришло в голову. Наконец, Усеину связали сзади руки, и повели в горы. Когда немного удалились от села, односельчанин Усеина, дядя Абдуджелиль, бывший в партизанах, сказал:

- Мы давно за тобой, предателем, охотились, всё никак не могли поймать. Что ты за дрянь такая! Твой отец и сестрёнка погибли от пуль этих дьяволов, а ты служишь им. Я бы содрал с тебя шкуру прямо вот здесь, но не могу нарушить приказ!..

Партизаны вывели пленного на Каматру. Видимо дядя Абдуджелиль был старшим в группе, так как он приставил к Усеину охранником одного парня и строго наказал ему:

- Не спускай глаз с этого предателя. Если упустишь, сам будешь наказан вместо него. Хорошо это помни. Мы скоро вернёмся.

Они один за другим, партизаны снова спустились в село. Упавший духом Усеин, присел на камень у обрыва. Сегодня он впервые не сможет сдержать обещания, данного Лейле… Конечно, если бы он объяснил дяде Абдуджелилю всё, как есть, тот бы помог ему. Но об этом никто не должен знать. Почему-то Усеин дал себе слово, что это будет тайной его жизни. Ему было достаточно того, что это обо всём этом «знает» Лейля. Каждый раз, приходя к ней на могилу, он давал сестрёнке отчёт об очередной мести. А сегодня-вот дело не пошло. Что теперь делать? И тут в голову Усеину пришла светлая мысль, где-то в глубине души засветилась искра надежды. Он повернулся к своему охраннику и спросил:

- Братишка, ты из какого села?

Парень, задумавшийся и глядевший в сторону, куда ушли партизаны, вздрогнул от голоса пленного. Он крепче сжал автомат в руках. Серьёзно сказал:

- Из Ускута.

- Тебя зовут Сервер, верно?

Охраннику видимо было скучно, и он ответил на вопрос вопросом:

- Откуда ты знаешь моё имя?

- Однажды, до войны, когда мы с отцом возвращались из села Тувак, запоздали, – сказал Усеин воодушевившись. – Мой отец, оказывается, знал твоего. Мы заночевали у вас, а утром вернулись в село. Вспоминаешь?

- Да, припоминаю! – сказал Сервер с сожалением. – Если бы я тогда знал, что в будущем ты станешь полицаем…

«Хитрость» Усеина не удалась. Искорка надежды снова погасла. Однако он решил попробовать ещё раз. «Если и на этот раз ничего не выйдет, введу его в курс своего плана, и если он захочет, моё «обещание» майору выполним вместе», – подумал Усеин. Он встал с места.

- Сервер, мне нужно по нужде, – попросил он.

Охранник, немного подумав, развязал руки пленного:

- Ладно, руки развяжу, но если побежишь, застрелю! – он упёр автомат ему в спину.

- Братишка, слушай меня хорошенько! Во-первых, я не побегу. Во-вторых, если даже тебе померещится, что я бегу, смотри не выстрели по ошибке. Враг, услышав звук выстрела, поднимется. Тогда твоим товарищам в селе несдобровать.

Усеин, не договорив, прыгнул с обрыва. Пока Сервер опомнился, пленного и след простыл. Нагнувшись, он посмотрел с обрыва. Там, ничего не было видно, сплошная темнота. Не зная, что делать, он растерялся. Усеин был прав: если послать вслед ему пулю, то товарищи окажутся в опасности.

Прошло немного времени, партизаны, нагруженные продовольствием, вернулись в условленное место. Видят, Сервер один, пленного нет. Как только они поняли, в чём дело, разоружили парня, взяли в плен и спешно отошли в горы. Они думали, что с минуты на минуту Усеин может привести сюда вражеский отряд. На следующий день Серверу снова было возвращено оружие.

Усеин же, спрыгнув с обрыва, пошёл в село, обрадованный, что вырвался из рук партизан и сможет выполнить своё обещание. Обрыв был не очень высокий, так что Усеин совсем не ушибся. Когда он шёл по старому кладбищу, расположенному на окраине села, ему послышались голоса. Он спрятался за надгробием. Под большим тутовым деревом, одна за другой, прошли пять теней.

- Кто же их уничтожает, интересно, - сказала одна из теней. – Дядя Абдуджелиль, ты родился и вырос здесь, в селе Чарх. Хорошо знаешь людей. Что ты думаешь об этом?

- Хайсер, я тоже ничего не могу понять, – сказал односельчанин Усеина. – По-моему, это может делать только один человек. И, как мне кажется, он работает среди врагов. Однако самое интересное состоит в том, что он не стремится связаться с нами. По словам дяди Тохтара, завтра утром в село приезжает отряд гестапо, чтобы заняться этим делом. Дьяволы перевернут всё село, но обязательно найдут отважного «преступника». Может, он уже смылся из села.

- От гестапо можно всего ожидать! – сказал кто-то другой. – Нужно связаться с центром и не допустить этого.

Тени растворились в темноте. Усеин встал из-за надгробия и направился прямо к комендатуре. Часовой-автоматчик, ходивший взад-вперёд по двору, заметив, что кто-то идет, закричал:

- Хенде хох!

Усеин назвал пароль, (он уже научился немного говорить на языке врага). Часовой успокоился. Усеин, сказав, что у него срочное дело к коменданту, из коридора прошёл в комнату майора. Закрыл дверь изнутри. Опустил занавески на окнах. Зажёг лампу. Только тогда майор, наконец, проснулся. Увидел стоявшего перед ним Усеина, но с постели не встал.

- А-а-а, это ты? Наверное, преступника поймал! – усмехнулся он.

Он хотел ещё что-то сказать, но Усеин заткнул ему рот кляпом. Направил на майора пистолет.

- Гер майор, шевельнётесь, убью! – Майор в мгновение ока покрылся потом, сейчас он не мог поверить своим глазам. – Как видите, я выполнил обещание, данное вам утром. Преступник, которого вы ищете, – я. Знаете, у нашего народа есть старинная поговорка: «Человек умирает на той земле, из которой он было сотворен». Мне очень жаль, что глина, из которой был создан изверг, пьющий человеческую кровь, как вы, была взята из моего родного села. Делать нечего, в дела Аллаха вмешиваться нельзя. Но я должен отомстить вам за мою сестрёнку Лейлю, за отца, за мать, за свой народ и Родину, растоптанную вашими ногами! Даже если это будет моей последней местью!..

Усеин не спеша, достал кинжал, спрятанный в голенище, и всадил его в сердце лежавшему без звука, но побелевшему, майору. На его широком лбу он вырезал букву «Л». После этого он тихо вышел. Уже занималась заря. Без звука он уложил и часового. И на его лбу вырезал букву «Л». Когда он собирался войти в другую комнату и убить ещё нескольких врагов, послышался гул машин. Оглянувшись, он посмотрел в сторону моря. Из-за Ай-Фока выехали две машины. Что бы ни подумал тогда Усеин, но от своего намерения отказался.

Утром все люди села Чарх собрались возле мечети. В толпу были направлены несколько пулемётов. Один из пулемётов был установлен на толстом тутовом дереве, с краю площади. Офицер гестапо с помощью переводчика обратился к народу:

- Среди вас есть большие преступники, выступившие против фюрера. До сегодняшнего дня они причиняли много зла германской армии. А сегодня ночью, убив коменданта и часового, вырезали у них на лбу букву «Л». Мы уверены, что вы хорошо знаете преступников. Если вы не поможете нам раскрыть их, мы вас всех расстреляем, а село сотрём с лица земли! На размышление вам даётся двадцать одна минута.

Гестаповец посмотрел на часы. На площади поднялась паника. Кто-то стал читать молитву. Усеин сидя на камне и уставившись в одну точку, о чем-то думал. Может быть, сейчас его мысли унеслись к матери и братишке Мухаммеду. Или...

- Уа, уа!.. – плач младенца, заставил Усеина вздрогнуть.

У жены дяди Инвалида-Насруллы, Султание абла, начались роды. (После того, как дядя Насрулла вернулся с гражданской войны без одной ноги, сельчане дали ему прозвище Инвалид.) Женщины тут же окружили Султание абла, держа платки как занавеси. Возле Султание абла появилась сельская повитуха бабушка Сание, один из стариков, выйдя вперёд, попросил гестаповцев разрешить роженице уйти домой. Но выступивший офицер, покачав маленькой головой, рявкнул:

- Найн!

Подозвав к себе переводчика, он что-то сказал ему. Белобрысый переводчик с круглым лицом обратился к народу:

- У вас осталось три минуты. Если преступники, которые находятся среди вас, не сдадутся, вас всех расстреляют. Это приказ штандартенфюрера.

В это время Усеин поднялся с места. Он медленно, тяжёлыми шагами прошел вперёд и встал между гестаповцами и сельчанами. Осмотрелся кругом и повернулся к односельчанам.

- Султание абла, дядя Насрулла, Человек, который только что пришёл в этот мир, односельчане! Простите меня, если можете! Это моя вина в том, что новый человек родился здесь, на площади!

Сотни глаз уставились на Усеина. В этих глазах было удивление. Гестаповцы ещё не могли понять всего, что происходило. Усеин устремил на них глаза, полные ненависти. Обратился к ним на родном языке, чтобы поняли односельчане. А переводчик приступил к своим обязанностям:

- Сельчане ни в чём не виновны. Всё это сделал я один. Всех убитых я сбросил в море в том месте, где в него вливается река Ворун. В эту ночь я отправил на тот свет майора и часового. Буква «Л» – это символ мести за мою сестру Лейлю. Я убил этих зверей вот этим кинжалом. Получай и ты своё!

Когда Усеин поднял кинжал, чтобы бросить в штандартенфюрера, в руку, державшую кинжал, попала пуля. Несколько солдат бросились на Усеина. Его обезоружили, связали и кинули в машину. В это время в воздухе появились самолёты со звёздами. Враги не знали, куда деться. Большинство сбежали на гестаповской машине. Те, кто не успел сесть в машину, попрятались вокруг. Разошлись и сельчане.

Дядя Инвалид-Насрулла и Султание абла назвали ребёнка, родившегося под дулами пулемётов, именем Усеина, погибшего за своё село и односельчан. После этого события прошло ещё много трудных дней, страшных месяцев, тяжёлых лет. Маленький Усеинчик, родившийся когда-то на площади возле большого тутового дерева, перед дулами пулемётов, перед мечетью села Чарх, вырос образованным и бесстрашным сыном своей родины и народа. Он любит и уважает бабушку Заде и дядю Мухаммеда, мать и брата Усеина, и не теряет с ними связи.

Как мы и договорились с дядей Мухаммедом, на следующий день встретились на причале. Сев на «Комету», мы отправились в Ялту. Потом оттуда на другом корабле отбыли в Мисхор. В этот день наша прогулка была очень интересной. Поздно вечером вернулись в село с уймой впечатлений.

После этого дядя Мухаммед с матерью должны были пойти в село Ай-Серез. Они, наверное, уже были в пути. На следующий же день они собирались ехать на Кавказ. За эти несколько дней я очень привык к бабушке Заде и её сыну. Мне было грустно с ними расставаться. В надежде на то, что грусть развеется, если спущусь на берег, я вышел из «Изабеллы». Зашёл в свою комнату, взял надувной матрац и радиоприёмник ВЭФ и пошёл на берег. В поисках тихого места я направился в сторону скалы Пананья-Зейтун. Здесь народу было поменьше; я нашёл место и расположился. Разделся и бросился в море. Я рассматривал необыкновенно синее море под водой, боролся с волнами. Утомившись, вышел на берег и лёг на матрац. Закурив, включил ВЭФ. Оттуда зазвучала весёлая музыка. Когда я лежал, наслаждаясь, послышался голос:

- Алим, иди сюда!

«Где мог я слышать этот голос?», – подумал я, и тут музыка затихла. Я поднял голову и посмотрел на приёмник. Кудрявый мальчишка четырёх-пяти лет, опустившись на коленки, крутил ручку ВЭФа. Личико ребёнка выдавало в нём крымца. Поэтому я спросил его на родном языке:

- Как тебя зовут?

- Алим Азамат оглу*, – ответил он серьёзно, и ничуть не смущаясь, снова принялся крутить ручку приёмника.

Ответ ребёнка развеселил меня, и я с удовольствием рассмеялся.

- А знаешь кто это, Алим Азамат оглу?

Ребёнку, видимо, мой вопрос показался любопытным, потому что, встав с места и тыкая пальцем в грудь, он сказал:

- Алим Азамат оглу – это я. А вот там – моя мама. Она идёт меня ругать.

Приблизившуюся к нам Сафиназ, я сразу узнал. Она взяла ребёнка за руку, и не глядя на меня, сказала:

- Извините. Ребёнок, кажется, вам помешал!

Я внимательно посмотрел на неё, заметил, как красиво она была сложена.

- Здравствуйте, Сафиназ, сказал я, надевая рубашку, когда она уже повернулась, чтобы уйти.

- Заур! – произнесла она удивлённо, повернувшись ко мне.

- У вас хорошая память, не забыли меня! – сказал я волнуясь.

- Как же вы мне вас забыть прикажете? – сказала она улыбаясь. – Да ещё такого, как вы хитреца!

Слову «хитрец» она придала особое звучание. Я посмотрел на неё вопросительно.

- Не смотрите на меня такими невинными глазами, – засмеялась она.

Но хотя лицо её смеялась, глаза оставались серьёзными. Эти задумчивые глаза, заставляющие человека потерять голову, были полны глубокой печали. Я взглянул в эти глаза. Сафиназ, по всей видимости, стало неудобно, и она отвернула лицо к начавшему волноваться морю.

- Заур, лучше пойдёмте под наш навес, – сказала она. – Там мы, по крайней мере, будем защищены от солнца.

Собирая вещи, я спросил у Сафиназ:

- Этот ваш сын?

- Не похож?

- Ну что вы, конечно похож. Но еще он очень похож на Алима из Копюрли-Кой! – сказал я, шутя. – Интересный мальчик.

Ребёнок не придал моим словам никакого значения, вырвался из рук матери и стал бросать в море маленькие камешки. К нему подошла какая-то девочка. Они стали вместе играть.

- О, так вы уже познакомились друг с другом, - сказала мне Сафиназ с улыбкой. – Когда ребёнок родился, мы назвали его Алим. Мой отец называет его Азамат оглу, потому что имя моего мужа, отца ребёнка, Азамат. Кроме того, услышав от деда рассказы о нашем национальном герое Алиме Азамат Оглу, ребёнок ещё больше привязался к этому имени. Иногда, если зовут Алимом, даже не слышит. А скажу, Алим Азамат Оглу, сразу отзывается. Что поделаешь, ребёнок.

Мы расположились под круглым навесом, напоминавшим зонт. Солнце припекало вовсю. Сафиназ, достала два стакана, поставила один передо мной, один перед собой. Взяла сахар. В стаканы налила из термоса кофе.

- С добрым утром!* – пригласила она.

- Спасибо! – ответил я.

- Значит, вы и есть тот Заур, который путешествует с моим отцом. Папа о вас много говорил, но я не придавала этому значения. Мне даже в голову не пришло, что это может оказаться тот Заур, с которым я познакомилась семь лет тому назад. А это оказывается он, автор «Печальных глаз», который «прославил» меня на весь мир!

Сафиназ говорила всё тем же сладким и милым голосом. Только, если семь лет назад он был грустным, то теперь звучал весело.

- Если папа узнает, что вы Заур – автор «Печальных глаз», то вам не поздоровится, – продолжала посмеиваться она. – Он может обрушить на вашу голову град вопросов. Ведь многое из напечатанных в газете «Глаз» было для отца новостью. Он долго на меня обижался за то, что не рассказав ничего собственному отцу, я открыла душу первому встречному. Лучше я расскажу вам сейчас ваши «Печальные глаза».

Я взглянул на красивое лицо Сафиназ, а потом перевёл взгляд на море.

- Это в каком смысле?

- В самом прямом, – ответила Сафиназ.

Я подумал, что она всё ещё смеётся надо мной. Однако лицо Сафиназ стало серьёзным. Она оглянулась на сына. Глубоко вздохнула. Алим, говоря что-то девочке, строил крепость из песка.

- Заур, слушайте «Печальные глаза».

Дворец Искусств был украшен различными флагами и написанными на разных языках транспарантами. С сегодняшнего дня здесь и в других кинотеатрах города начинался международный кинофестиваль трёх континентов – Азии, Африки и Латинской Америки, который должен был продлиться десять дней. Этот международный фестиваль проходил под лозунгом «За мир, социальный прогресс и свободу народов».

За несколько дней до начала этого события я купил абонемент, чтобы посмотреть фестивальные фильмы, которые будут демонстрироваться во Дворце Искусств. И в ту минуту, глядя на табличку «Билеты проданы», висевшую над кассой и множество безбилетников, подумал: «Хорошо, что заранее купил абонемент». Найдя ряд, указанный в абонементе, я приблизился к двадцать первому месту. На моём месте сидела какая-то женщина, но мне стало неловко её беспокоить. Соседнее кресло за номером двадцать пустовало, и я сел в него. Однако взволнованный голос: «Товарищ, это место занято!», – заставил меня подняться. Я повернулся в сторону, откуда послышался голос. Сидящая рядом красивая девушка двадцати-двадцати двух лет с печальными глазами смотрела на меня.

- Извините, – сказал я, и вынужден был поднять с места женщину.

В это время на сцене появились киноартисты Турции и Ирака. После того, как они представились залу, начался фильм. Когда фильм закончился, сотни зрителей, сидящих в зале поднялись со своих мест, захлопали. Двадцатое место возле меня всё ещё пустовало. А девушка, глубоко задумавшись, вперила взор в белый экран. Её лицо было покрыто тенью бесконечной грусти. Я подумал, что, наверное, не смог прийти её любимый.

На другой день и в последующие дни это повторилось. У меня всё больше возрастал интерес к этой девушке. На шестой день я специально пришёл раньше нее и усевшись на двадцатое место, стал просматривать журнал-газету «Спутник кинофестиваля», нетерпеливо ожидая развития событий.

И все же когда до начала фильма оставалось всего несколько минут, возглас: «Товарищ! Это место занято!», – заставил меня вздрогнуть. Я рассердился. Это место пустовало вот уже несколько дней. А девушка никому не позволяла в него сесть. И вчера вот подняла с этого места пожилого человека. Не сказав ей ни слова, я пересел на своё место. На седьмой день вечером я пораньше освободился с работы. Направился прямо к Дворцу Искусств. До начала очередного сеанса было ещё больше получаса. Чтобы как-то скоротать время, я поднялся на второй этаж в буфет. Взяв стакан прохладного коктейля, сел за пустой стол в стороне подле цветов и стал наблюдать за толчеёю за большим стеклом.

Вопрос: «Это место свободно?», – привёл меня в некое замешательство, потому что голос мне был уже знаком. Я посмотрел в ту сторону, с которой раздавался голос, и увидел, что передо мной, держа в руках мороженое, стоит владелица девятнадцатого места. Я не знал, что ей сказать. Мне так захотелось «отомстить» девушке, сказав: «Это место занято». Но я и не заметил, как замотав головой, ответил: «Свободно». Она внимательно посмотрела на меня. Сев, начала не спеша, есть мороженное. А я снова перевёл взгляд за большое стекло. Видимо, закончился очередной сеанс, так как из зала стали выходить люди.

- Я вас не сразу узнала, – сказала девушка.

- А теперь, видимо, узнали, – буркнул я в ответ, искоса поглядывая на неё.

- Вы, кажется, обиделись, что я не пустила вас на то место, - сказала она после некоторой паузы. – Если вас это задело, извините пожалуйста. Просто…

Она остановилась, не закончив. Я посмотрел на неё и резким голосом начал: – Все красивые девушки вроде вас… – закончить свою мысль у меня не повернулся язык. Синие, красивые глаза девушки повлажнели.

Тишину нарушил звонок. Не решаясь посмотреть ей в глаза и потому упорно разглядывая цветы в горшках, я сказал:

- Давайте пройдем в зал, до начала фильма осталось немного времени.

Мы прошли к своим местам. Двадцатое место снова пустовало.

Вечером, когда фильм закончился, мы с Сафиназ (так её звали) вышли из Дворца и, беседуя, пошли по красивой городской улице. В тот весенний вечер Сафиназ рассказала мне о своей жизни.

- Окончив десятый класс, я осталась в школе, в которой училась, и стала работать пионервожатой. Там я встретила свою первую и последнюю любовь. Случилось это так.

Однажды, когда я, сидя в пионерской комнате, составляла план предстоящих мероприятий, в дверь постучали. На пороге появился высокий парень с улыбающимся лицом. Глядя на его кудрявые и чёрные, как смоль, волосы, задумчиво глядевшие глаза под густыми бровями, широкие, как у моряка, плечи, я не заметила, как погрузилась в «озеро» волнения. Наши взгляды встретились.

- Здравствуйте, – сказал он, входя в комнату.

- Здравствуйте. Проходите, садитесь, – ответила я.

Он присел на стул возле двери и стал осматривать комнату. Я снова хотела было приняться за своё дело, но, позабыв, что делала, растерялась. В это время послышался его голос:

- Вы, верно, очень любите свою работу, всё у вас в порядке. Давайте познакомимся. Меня зовут Алим.

Мы познакомились. Алим пришел в школу, где я работала, чтобы пройти практику. По специальности он был учителем английского языка. В тот день в учительской никого не было, и он случайно зашёл сюда, в пионерскую комнату. Мы разговаривали до самой перемены. Алим интересовался жизнью нашей школы.

После этой встречи в нас зародилось и с каждым днём росло взаимное уважение. Мы привыкли друг к другу. Он квартировал у каких-то родственников в районе, где я жила. Каждое утро я радостно спешила на работу, потому что знала, что Алим ждёт меня на автобусной остановке. Так мы стали ходить на работу вместе. По воскресеньям мы вместе прогуливались. И наши дружеские отношения постепенно переросли в нежное чувство, в любовь.

Три с половиной месяца практики пролетели словно миг. Практика Алима закончилась. Пришла минута расставания. Поезд медленно тронулся с места.

Глаза Алима наполнились слезами. Он вдруг обнял меня и прижал к груди, целовал глаза и щёки. Я никак не сопротивлялась. Напротив, дрожащими руками обняла его за шею. Сделала ли я так оттого, что не хотела, чтобы он уезжал? Или оттого, что сердце было встревожено? Во всяком случае, тогда я и сама не поняла, что же это со мной было. Наконец, Алим запрыгнул в один из движущихся вагонов, и крикнул, помахав рукой:

- Сафиназ! Я обязательно вернусь!

Поезд давно скрылся из глаз, а я всё стояла на перроне, махая руками, прощалась с Алимом…

Много дней прошло после того прощания. От Алима приходили письмо за письмом. Я, читая их с большой любовью и радостью, отвечала на каждое. Его письма начинались и кончались словами любви. Однажды директор нашей школы Римма Александровна попросила меня съездить в город, в отдел народного образования. Я очень обрадовалась, потому что ехала туда, где жил Алим. Следующим утром, когда я приехала в город, я пошла прямо в общежитие, где жил Алим, но там его не нашла. Алим ушёл за десять минут до моего прихода. Возможно в институт. Я спросила о нем у его товарищей. Они сказали, что занятий сейчас не было, они готовились к государственным экзаменам. Мне почему-то не захотелось представляться им, и я только сказала: «Я родственница Алима, немного погодя снова приду». Через час я снова пошла в общежитие. Но Алим всё ещё не вернулся. Я не знала, что делать. Каждая минута ожидания тянулась словно день. С этими мыслями я пришла к Дворцу Искусств. Афиши сообщали, что будет демонстрироваться фильм «Почтовый роман». Я посмотрела на часы – фильм должен был начаться через восемь минут. С надеждой, что он продлится не меньше часа, и за это время Алим, возможно, вернётся в общежитие, я зашла в кинотеатр. Поднялась на второй этаж. Лучше бы я этого не делала! За столом возле цветов, где вы сегодня пили коктейль, спиной ко мне сидел Алим. А напротив него – красивая девушка, что-то с интересом рассказывающая ему. Они кушали мороженое и, радостно смеясь, с такой нежностью смотрели друг на друга, словно были разлучены несколько лет и только что увиделись. По лицу девушки не трудно было понять, что она чувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Увидев всё это, я вся похолодела. «Я тоже когда-то была «счастлива» как ты …», – с грустью подумала я и вся сжалась от этой мысли.

От слов: «Ты что, больна, дочка?», – я очнулась и пришла в себя. Посмотрела по сторонам. Я сидела на скамейке в сквере. Напротив сидел седобородый старик, который удивлённо смотрел на меня. Я и не помнила, как и когда я вышла из Дворца Искусств и попала на эту скамейку. Я ответила старику, всё ещё с сочувствием глядящему на меня:

- Нет, дедушка, у меня ничего не болит, я просто немного устала, – и посмотрев на часы поспешила на вокзал.

Когда поезд тронулся, я устроилась на второй полке. И как только легла, у меня перед глазами снова ожила та сцена с Алимом и девушкой. Я горько заплакала. Я была готова пойти за ним на край света, а он…

Однажды в пятом классе по болезни не вышел на работу преподаватель литературы, и я должна была его заменить. Во время урока в дверь постучали. Я открыла. Передо мной стоял Алим. На нём не было лица.

Я вышла в коридор и закрыла дверь в класс.

- Сафиназ! – дрожащим голосом сказал Алим и у него в глазах появились слёзы.

«Другой хитрости он, наверное, не нашёл», – подумала я.

- Сафиназ больше нет! Она умерла! – сказала я резко и, хлопнув дверью, вернулась в класс.

Ученики удивлённо смотрели на меня. Мне даже в голову не пришло, что в этот день я в последний раз видела Алима. Через несколько мгновений придя в себя, я пожалела о сделанном и, дав ребятам задание, вышла из класса, надеясь, что Алим ещё ждёт. Но его не было ни возле двери, ни в вестибюле, ни во дворе школы – его не было нигде. Я подумала, что он пошёл на автобусную остановку, и побежала туда, но и там его не оказалось. Мне хотелось изо всех сил крикнуть: «Алим!». Но, отказавшись от этой мысли, я вновь была вынуждена вернуться в школу. Я совершенно упала духом. Придя в пионерскую комнату, я горько заплакала.

После этого случая не прошло и двух недель, когда в пионерскую комнату вошли мужчина лет пятидесяти и молодая девушка. Я не была знакома с мужчиной, стоящим напротив меня, но девушку я разглядела сразу. Это была та самая девушка, четыре с половиной месяца тому назад сидевшая с Алимом во Дворце Искусств. Однако выражение её лица, совсем не такое, как у счастливой девушки, сидевшей тогда, улыбаясь, напротив Алима, заставило меня подумать, что с Алимом что-то случилось. Девушка дрожащим голосом поздоровалась и сказала, что она сестрёнка Алима Шевкие, а рядом – его отец, дядя Асан.

- Дочка, собирайся, у нас очень мало времени, поедем! Алим тяжело болен, – сказал дядя Асан.

От этих страшных слов я перепугалась. Я не помню, как мы вышли из комнаты на улицу. Сидевший за рулём дядя Асан вёл машину на большой скорости. Спешил быстрее доехать до дому. Некоторое время спустя Шевкие протянула мне конверт. Дрожащими руками я взяла его. Увидев знакомый почерк, поняла, что письмо было от Алима.

«Здравствуй, Сафиназ! – начиналось оно. – Не знаю, попадёт ли это письмо в твои нежные руки. Увидят ли твои красивые, задумчивые и глубокие, как море, глаза эти строки, объясняющие мою сердечную тайну. Не знаю, смогу ли окунуть твоё сердце в свои мысли и мечты, взволновать твою душу и воспламенить прекрасный огонь, освещающий, как маяк в туманную ночь, самую красивую, самую нежную, самую добрую и самую сильную в мире – для всех влюблённых и не любивших ещё – дорогу любви!..». Я не смогла дочитать письмо до конца, потому что руки мои непослушно дрожали, а перед глазами стоял туман.

Наконец, машина остановилась возле дома. Со двора доносился шум. Я поняла, что опоздала. Скоропостижная болезнь сердца успела унести Алима из этого мира. Когда я подошла к нему, мне показалось, что он сейчас вскочит, и станет целовать меня в глаза и в щёки, как тогда, на перроне. Сердце моё горело от переполняющей его любви и скорби. И этот скорбный огонь превратил моё сердце в кусок раскалённого металла. Глаза мои высохли от его жара, и, нуждаясь хотя бы в капле слёз, я попросила помощи у лежащего недвижно Алима.

Сафиназ тихо заплакала. Говорят, если человек в такие тяжелые минуты наплачется вволю, ему становится легче. Поэтому я не стал успокаивать её. Немного придя в себя, Сафиназ закончила свой рассказ:

- С тех пор прошло пять лет. Но до сегодняшнего дня я живу памятью Алима. Если для других он и умер, то для меня всё ещё жив. И будет жить всегда. Куда бы я не поехала, где бы я ни была, мой Алим всегда будет со мной. Когда я иду в театр или в кино, я всегда беру билет для Алима рядом с собой.

Сафиназ открыла сумочку и протянула мне два абонемента. На абонементах были указаны девятнадцатое и двадцатое места. Фотография на одном из них бросилась мне в глаза. Это была фотография Алима.

- Теперь вы, наверное, поняли, почему я подняла вас с того места, – сказала Сафиназ.

А я, став свидетелем такой чистой любви Сафиназ, готов был преклонить колени перед этой девушкой.

Было поздно, и я предложил Сафиназ проводить её к дому. Но она отказалась.

- Спасибо, Заур, – сказала она нежно. Я живу недалеко.

Больше я ничего не успел ей сказать, так как подошёл автобус. Сафиназ спешно попрощалась и села в него. Я смотрел вслед автобусу, пока он не скрылся из виду.

Перед моими глазами оживало одно за другим всё, что рассказывала Сафиназ. После того, как мы попрощались в тот день, в городе не осталось места, где бы я не попробовал найти эту девушку. Однако я так не смог её встретить. Кто знает, сколько раз я садился в маршрут, которым уехала Сафиназ! Кто знает, сколько часов простоял я на остановке этого автобуса! Я жалел, что, не взирая на её отказ, не пошёл за ней, не проводил до дому. Сафиназ никогда не узнать об этом. Однако, верно говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдётся всегда. Прошли годы. И вот здесь, так далеко – в селе Чарх – наши пути снова сошлись!

Я посмотрел на море. Огромные волны одна за другой бились о берег. Они словно оставляли след на песке, потому что на нем образовывалась белая, как снег пена, напоминающая длинную нить.

Я сам не заметил, как крикнул:

- Море! Ты стало сегодня свидетелем ещё одного события!

- Заур, что с вами? – нежный голос Сафиназ вывел меня из раздумья.

- Знаете, то, что вы говорили, напомнило мне о прошлом, – сказал я. – Я вспомнил тот Дворец Искусств, улицу, по которой мы вместе шли от кинотеатра, автобус, на котором вы уехали.

Я чуть не сказал Сафиназ, что искал её, как Меджнун свою Лейлю, но вовремя прикусил язык. Сафиназ же как будто читала мои мысли.

- Сами во всём виноваты, – произнесла она, шутя. – «Спасибо, я живу недалеко» – разве же это отказ!

После некоторого молчания Сафиназ, видимо всё ещё шутя, сказала:

- Ладно, Заур, что было, то прошло, не переживайте так. Лучше скажите, вам понравилось моё «произведение»? – и, улыбаясь, посмотрела на Алима, всё ещё игравшего на песке с девочкой.

Её шутка и улыбка вышли искусственными. Это было не трудно понять по голосу и бесконечно печальным глазам.

- Вы, Сафиназ, оказывается афуз*, – сказал я– Не поленились столько выучить наизусть. Кроме того, у вас есть и талант выступать на сцене. Кстати, кто вы по профессии?

- Спасибо, что так высоко оценили меня, – сказала она, поглядев мне в глаза. – В тот год, когда мы с вами встретились, я училась в медицинском институте. В институте познакомилась с отцом моего сына, Азаматом. Он учился на три курса старше меня. Азамат тогда делал всё, чтобы завоевать моё сердце. Видно, это была судьба. Мы поженились. До женитьбы я рассказала Азамату всё, что называется от кончика иголки до узелка на нитке, сказала, что другого никогда полюбить не смогу. Он согласился и на это. Сейчас мы с мужем живём очень дружно. Оба врачи. Подрастает наш сынишка Алим.

Сафиназ снова оглянулась на сына. Алим что-то сказал девочке и подошёл к матери. Попросил воды. Напившись, обратился ко мне:

- Дядя, давайте поиграем вместе!

- Хорошо, Алим, – сказал я, вы начните, а я скоро подойду.

- Я Алим Азамат оглу, – обиженно сказал мальчик.

В это время, словно подтверждая его слова, оставшаяся одна девочка позвала его:

- Алим Азимут огы!

- Извини меня, Алим Азамат оглу!

Мальчик внимательно посмотрел на меня, и, ничего не сказав, побежал к девочке. Мы с Сафиназ долго смеялись. Потом мы ещё о многом беседовали с ней в этот день на берегу. Наконец, Сафиназ сказала:

- Ладно, Заур, мы пойдём. Отец с бабушкой, наверное, уже вернулись.

Она собрала вещи в большую сумку и пошла за Алимом. К Алиму с девочкой присоединился ещё один ребёнок, и теперь они играли втроём.

Сафиназ, держа за руку Алима, вошла в море. Обмывшись немного в волнах, они вышли и начали одеваться. А я, лежа на своём месте и попыхивая сигаретой, с интересом наблюдал за матерью и ребёнком.

Алим крикнул мне:

- Дядя, одевайтесь и вы!

Утром я вышел на автобусную остановку, чтобы проводить бабушку Заде, дядю Мухаммеда, Сафиназ и Алима. Пассажиры садились в автобус. Алим стоял возле матери и смотрел на море.

- Алим… Алим Азамат оглу, брось вот это в море, – протянул я ему монету.

Ребёнок посмотрел сначала на монету, потом на мать. Как только мать кивнула, он с радостью схватил монетку с ладони. Запустив её в огромные волны, он высоким детским голосом закричал:

- Мо-ре! До свидания!..

Автобус, повернув за гору Ай-Фока, давно уже скрылся из глаз, а я всё смотрел ему вслед.

…За короткую жизнь человека перед ним разворачивается столько историй, он становится свидетелем стольких событий. В момент, когда он уходит из жизни и закрывает глаза, эти события покидают мир вместе с ним. Лишь только некоторые из них остаются по эту сторону жизни, когда о них свидетельствуют исписанные страницы рукописи. А как найти те, которые не поместились на листке бумаге или были когда-то записаны, но пропали в суматохе жизни?

Не могли ли быть свидетелями этих забытых событий деревья, живущие сотни лет? Ведь у деревьев есть душа. Разве не высохли бы они, не имея души? Если деревья дышат, значит, они живые и просто лишены языка? Наступит время, и учёные решат эту проблему. И тогда старые деревья, увидевшие столько на своем веку, заговорят. Они расскажут о том, чему были свидетелями и поведают грядущему поколению правду.

Бывают ли немые свидетели? Бывают…

И встречаются они на каждом шагу. Вокруг много немых свидетелей. И отношение к ним бывает самое разное. Порой им не придают значения, потому что к ним привыкли. И тогда немые свидетели искренне этим огорчены, беззвучно стонут, плачут. Их печаль действует и на окружающих их товарищей. Падая духом, они опускают головы. Проходит время, и кажется, что они вернулись в своё прежнее состояние. Но это не так. Вернуться в прежнее состояние они не могут. Не могут они хотя бы немного облегчить свои души, поведав о своих горестях, о том, что видели и пережили… Причина тому в том, что они лишены языка…

Бывают ли немые свидетели? И если бывают, как же они свидетельствуют?..