История крымскотатарской литературы детально еще не изучена. Для более полного представления о пройденном ею пути надо прежде всего определить, откуда берет начало наша литература, с именами каких авторов связаны ее истоки.

Правда, вопрос о времени зарождения той или иной национальной тюркоязычной литературы в принципе решен давно: VII-XII века считают периодом общетюркской литературы, а начало современных национальных тюркских литератур принято связывать с образованием национальных государств или близких к этой форме политических объединений. Для Крыма это XV век – время возникновения Крымского ханства.

Такой, казалось бы, вполне логичный и приемлемый расклад оставил, однако, открытым вопрос о наследии и наследниках памятников тюркоязычной литературы XIII-XIV веков. Литература этого периода не представляет собой единое целое. Не взаимосвязана она и внутренне. В XIII веке, веке разделения общетюркской литературы, возможно, связанного с монгольским нашествием, литературные центры тюрков переместились с востока на запад и юг Евразии. К XIII веку относятся дошедшие до нас две поэмы о Юсуфе и Зулейхе и словарь "Кодекс Куманикус". Последний содержит в себе также образцы литературы и литературного языка того времени – переводы католических религиозных гимнов с латинского на куманский язык тюрков Крыма. XIV век – век золотоордынской литературы, представленный такими памятниками, как"Нехджю'ль-Ферадис", "Кыссас-и Рабгузий", "Хюсрев и Ширин", "Мухаб-бетнаме", "Ми'раджнаме", "Гулистан би'т Тюркий", "Деситан-и Джюмджюме", "Дсситан-и Кесикбаш", а также арабско-кипчакскими словарями, составленными в мамлюкском Египте.

Проблема литературного наследства этих двух веков привела к возникновению продолжающегося и сейчас процесса одностороннего присвоения памятников словесного творчества отдельными тюркскими народами. Дележ особенно усилился после 60-х годов. Так, на "Кысса-и Юсуф" и "Нехджю'ль-Ферадис" претендуют казанские татары и узбеки, на "Кодекс Куманикус" – казахи. За арабско-кипчакские словари ведут спор узбеки, туркмены, казахи. Исключительно своими считают "Мухаббетнаме" и "Гулистан" узбеки. Лишенными своей доли при этой "дикой, как принято сейчас выражаться, "приватизации" оказались мы, крымские татары. Причина – в отсутствии у нас тюркологической школы, которой, конечно, и не могло быть у народа, вычеркнутого из списка существующих.

Но независимо от того, появится у нас эта школа или нет, сможем ли мы квалифицированно вести непростой разговор о своем наследстве, провести заново раздел литературных памятников X1II-XIV веков между современными тюркскими народами практически невозможно. Хотя географическая и историческая определенность этих памятников и наталкивает на мысль о том, что они должны считаться достоянием лишь тех тюркских народов, предки которых составляли единое тюркоязычное население Золотой Орды, едва ли такое мнение привнесет мир в наш тюркский дом.

Подобное разделение будет изначально несправедливым и неправомерным, потому что у авторов памятников XIII-XIV веков, в отличие от нынешних исследователей, не было узконационального самосознания. Эти авторы, как и представители ранних периодов общетюркской литературы: караханидской, уйгурской и орхоно-енисейской – продолжали считать себя, от Байкала до Дуная, единым тюркским этносом. В силу такого менталитета они старались писать свои произведения не на местном наречии (хотя полностью избежать его было невозможно), а на общетюркском литературном языке, сознательно синтезируя в них лексико-семантические элементы основных диалектов тюркского языка – огузского, кипчакского и уйгурского. Постараемся доказать наше утверждение о том, что справедливое "распределение" памятников тюркоязычной литературы XIII-XIV веков невозможно даже в случае этнической определенности их авторов, рассмотрев обстоятельства создания двух взаимосвязанных поэм начала XIII века: "Хикяети Юсуф ве Зелиха" Махмуда Кырымлы и "Кысса-и Юсуф" поэта Али.

Поэма "Кысса-и Юсуф", по словам автора-поэта Али, закончена им в 630 год хиджры (1233г.). Сведений о месте написания в самой поэме нет. Написана она в форме рубай (четверостиший) с редифом имди. Всего четверостиший 1010. Поэма разделена на фаслы (разделы), каждый из которых озаглавлен. Размер миеры (стихотворной строки) – 12, а бейта (двустишия) 24 слога.

Впервые описание рукописи "Кысса-и Юсуф" появилось в Германии в 1889 году в сборнике "Цайтшрифт дер Моргенландишен Гезельшафт" (Т.43). Тюрколог К.Брокелман считал, что это произведение написано на староосманском, Э.Н.Наджип – хорезмийско-огузском, А Н Самойлович – на среднеазиатско-туркменеком, Н.Джафероглу – на западнотуркестанском ответвлении общего среднеазиатского тюркского языка Казанскотатарские филологи уже почти сто лет утверждают, что поэт Али – выходец из поволжских татар, что его поэма написана на литературном, а не народном татарском, языке и что автор "Кысса-и Юсуф" – основоположник татарской литературы. Одним из ключевых аргументов они называют то обстоятельство, что все известные до сих пор рукописи поэмы найдены в Поволжье. Другой их аргумент заключается в том, что поэма "Кысса-и Юсуф" горячо любима татарским народом и потому выдержала несколько издании в Казани еще до революции. В национальной библиотеке им. И.Гаспринского в Симферополе есть одно из казанских изданий поэмы (Кол Гали Кыисса-и Йосыф Казан. 1983), на которое мы и будем ссылаться ниже.

Следует отметить, что Али – не единственный из тюркоязычных поэтов, написавших поэму на знаменитый библейско-коранический сюжет об Иосифе и его братьях. К таким авторам относятся османско-турецкие поэты Шейяд Хамза, Хамзевии и Хамди, чагатайский поэт Дюрбек и наш соотечественник Махмуд Кырымлы. Однако первым из авторов, написавшим свою поэму на этот сюжет, был, как мы считаем, Махмуд Кырымлы.

Первое сообщение о поэме Махмуда Кырымлы дал в 1913 году русский востоковед Н.А.Фалев в статье "Староосманский перевод "крымской" поэмы" (Записки восточного отделения русского архивного общества. Т. XXIV). По предположению Фалева, указанная рукопись – не авторский текст самого Махмуда Кырымлы, а перевод на староосманский язык, сделанный неким Халил оглу Али. Разбираемая Фалевым и единственно известная тогда рукопись перевода поэмы Махмуда Кырымлы хранится в герцогской библиотеке в г. Гот (Германия) под No 19. Имеющаяся в конце рукописи дата 908 год хиджры (1502 г.) является датой списка текста перевода. Язык перевода, как утверждает Фалев, огузский, более близкий к азербайджанскому, чем к староосманскому. Переводчика он считает выходцем из восточной Анатолии или Ирана. Судя по огласовке текста и по неустоявшемуся еще тюркско-арабскому правописанию, перевод – относит к самым ранним произведениям огузской литературы. Фалев сообщает, что в рукописи нет начальной (титульной) и нескольких последующих страниц. Из приводимого отрывка видно, что поэма разделена на меджлисы (главы). Долгое время готская рукопись оставалась единственной копией перевода поэмы Махмуда Кырымлы. А так как она никем не была издана, литературоведы до сих пор лишены возможности сказать о переводе больше, чем Фалев.

В конце 50-х годов в Турции, среди книг библиофила Раифа Елькенджи, была обнаружена вторая рукопись перевода поэмы Махмуда Кырымлы. Профессор Стамбульского университета Исмаил Хикмет Эртайлан в 1960 году осуществил факсимильное издание этой рукописи, ксерокопию с которой предоставил библиотеке им. И.Гаспринского наш соотечественник доктор Хакан Кырымлы. В рамках плана научно-исследовательских работ кафедры крымскотатарского языка и литературы Крымского государственного индустриально-педагогического института автором этих строк сделана транслитерация рукописи с арабской графики на латиницу. Вот некоторые сведения об этом списке.

В отличие от готской копии в турецкой имеются все страницы. Полустертое название поэмы читается приблизительно "Хаза Хикяет-и Юсуф A.M. (алейхисселям) ве Зелиха". Рукопись не имеет делений на главы или разделы. В некоторых местах есть небольшие пропуски текста, допущенные переписчиком. Имя переписчика Сейид Ахмед ибн Омер из Демидоки, год переписки J235 хиджры (1810 г.). Правописание неустойчивое, текст целиком огласован, очень часты варианты огласовки типа вер (дай) и вир, деди (сказал) и диди, носовое нъ передается то буквой кяф с тремя точками наверху, то просто буквой нун. Имя Зулейха огласовано в форме Зелиха. Поэма написана (переведена) в форме четверостиший, семисложным стихом, объем поэмы 1405 четверостиший. Первые три строки каждого четверостишия рифмуются, а все четвертые строки имеют сквозные рифмы в форме дею, танълаю, олу, сёйлею и т.д.

А теперь краткое содержание поэмы Махмуда Кырымлы "Сказание о Юсуфе и Зелихе".

В стране Кеньан жил пророк Аллаха старец Якуб. От шести жен он имел двенадцать сыновей. Любимцем Якуба был младший сын Юсуф, мальчик необыкновенной красоты. Мать Юсуфа и его старшего брата Ибн Ямина умерла вскоре после родов и, чтобы вскормить Юсуфа, старец Якуб купил на невольничьем рынке рабыню-иудейку с грудным младенцем. В один из дней Якуб, которому показалось, что рабыня все время кормит грудью своего сына, а о Юсуфе не заботится, отнял у нее ребенка и продал в Египет. Разуверившись в милосердии и могуществе иудейского бога, рабыня приняла ислам и обратилась к Аллаху с мольбой наказать Якуба за бесчеловечность. Аллах дал ей знать, что молитва ее услышана и что он разлучит Якуба с его любимцем Юсуфом.

Когда Юсуфу исполнилось десять лет, он увидел сон: к нему сошли с неба солнце, луна и одиннадцать звезд. Якуб растолковал этот сон, как предзнаменование того, что Юсуф станет султаном, а Якуб и одиннадцать его сыновей придут к нему с поклоном, и велел Юсуфу не говорить о сне старшим братьям, чтоб не вызвать у них зависть. Но сестра Якуба, слышавшая разговор, рассказала о сне Юсуфа. Братья, и раньше недолюбливавшие Юсуфа за исключительное внимание к нему отца, возненавидели его еще больше и решили убить его. Однако, после споров, они Юсуфа не убили, а бросили в глубокий колодец, вырытый некогда гяуром по имени Адд. Придя домой, они сказали Якубу, что Юсуфа съел волк и показали его рубашку, испачканную кровью зарезанного ими ягненка. Якуб, обнаружив, что рубашка Юсуфа нигде не порвана, не поверил им. Тогда братья поймали и притащили к нему волка, якобы съевшего Юсуфа. По чудодействию Якуба волк заговорил по-человечьи и сказал, что ни он, ни его сородичи в стране Кеньан не являются людоедами. Решив, что Юсуф убит братьями, Якуб все остальное время плакал дни и ночи и совсем ослеп.

В колодце, куда был брошен Юсуф, сидел пророк по имени Худ, еще за триста лет до этого прочитавший в какой-то книге о будущем рождении необыкновенно красивого мальчика, для которого Аллах приберег девяносто девять частей всей красоты, выделенной им на долю человечества, и лишь одну оставшуюся часть распределил между остальными людьми. Вняв просьбе Худа осчастливить его лицезрением Юсуфа, Аллах погрузил Худа в летаргический сон, и тот заснул в нише колодца. В то время, когда братья бросили Юсуфа в колодец, Худ очнулся и поймал его. Усадив Юсуфа на камень, торчавший из воды, счастливый Худ тут же умер. В колодец спустился архангел Джебраил и, передав Юсуфу повеление Аллаха терпеть и ждать, забрал тело Худа и похоронил.

А между тем некоему египетскому купцу приснилось, что он прогуливается в стране Кеньан у колодца Адд. Вдруг с неба спускается солнце, входит к нему за пазуху и, выйдя оттуда, восходит на небо, превращается в небольшое облачко и испускает свои лучи на него. На базаре прорицатель за несколько золотых предсказывает купцу, что тот должен поехать в страну Кеньан, найти тот колодец и спасти мальчика-раба, выгодно продав которого, он сказочно разбогатеет. Приехав в Кеньян с караваном, купец вытащил Юсуфа из колодца. Когда он собирался отъехать, пришли братья Юсуфа и, сказав, что это их беглый раб, потребовали вернуть его. В конце концов братья согласились продать Юсуфа за девятнадцать золотых при условии, что купец увезет его из этой страны.

Привезя Юсуфа в Египет, купец продал его султану Египта Катфыру за все золото казны. Купить мальчика-раба за столь высокую цену заставила султана его жена Зелиха. У Зелихи на то были свои причины.

Еще будучи молодой девушкой, дочерью магрибского эмира Таймуса, она увидела во сне прекрасного юношу по имени Юсуф. Проснувшись, Зелиха стала метаться по дому в поисках юноши. Отец счел тогда за благо связать ее и отправить в сумасшедший дом. Постепенно Зелиха пришла в себя. Но спустя год Юсуф приснился ей снова, сказав на этот раз, что она сможет найти его в Египте, так как ему предопределено стать правителем этой страны.

Зелиха, решив, что тогдашний султан Египта и есть Юсуф, попросила отца выдать ее замуж за султана. Эмир Таймус послал сватов в Египет, и султан согласился взять красавицу Зелиху в жены.

Вечером, после свадьбы, Зелиха стала ждать прихода прекрасного юноши ее сновидений. Однако вместо Юсуфа к ней в покои зашел совсем другой человек. Зелиха во весь голос стала звать охрану. Прибежавшая на крик охрана застыла, увидев султана, а прибежавшие затем служанки стали успокаивать Зелиху, объясняя ей, что этот человек и есть султан Египта, за которого она вышла замуж по собственной инициативе. Зелихе пришлось смириться со своей участью.

И вот теперь, когда ей уже за тридцать, в выставленном на продажу мальчике-рабе она видит прообраз того самого Юсуфа.

... Чем старше становился Юсуф, тем сильнее возгоралось пламя любви в груди Зелихи. Когда же Юсуф превратился в юношу, Зелиха, забыв обо всем на свете, завела Юсуфа в самую отдаленную из комнат и стала склонять его к близости. Однако Юсуф, предупрежденный огненной строкой на стене: "Не соверши блуда!", сбежал. Зелиха бросилась догонять его, но в ее руках остался лишь кусок материи от подола платья Юсуфа. Разъяренная Зелиха упросила Рейана, начальника тюрьмы и родного брата султана, заковать Юсуфа в цепи и бросить в зиндан (темницу). Султан, услышав из уст грудного младенца, что в попытке совершить блуд виновен не Юсуф, а Зелиха, хотел освободить Юсуфа, но в тот же вечер умер. Новый султан, брат Катфыра Райан, предложил Зелихе стать его женой. Зелиха не согласилась, тогда султан выгнал ее из дворца. Забытый всеми Юсуф остался в зиндане, где просидел более сорока лет.

Из зиндана Юсуф смог выйти благодаря дарованному ему Аллахом умению толковать сны. Он разгадал смысл странного сна султана Рейана, которому приснился сначала луг с пасущимися на нем семью тучными коровами, а затем из моря вышли семь тощих коров и стали пожирать тучных. Юсуф сказал, что семь тучных коров означают семь предстоящих урожайных лет. После них придут подряд семь неурожайных лет, которые съедят все запасы, и что посему султану следует распорядиться, чтобы люди запасли как можно больше зерна. Султан, удивленный столь необыкновенным дарованием узника, назначил его министром, а спустя семь лет и вовсе уступил ему трон. Так подтвердилась правильность толкования Якуба о том, что Юсуфу суждено стать правителем.

Став султаном, Юсуф, по воле Аллаха, переданной ему через Джебраила, женился на постаревшей, обнищавшей и ослепшей Зелихе. Но перед тем как он вошел к ней, Джебраил превратил Зелиху в юную девушку. Зелиха родила Юсуфу двенадцать сыновей.

Однажды в Египет приехали покупать пшеницу братья Юсуфа, но вместо того, чтобы наказать их, он проявил к ним милосердие и предложил переселиться в Египет вместе с их семьями и отцом Якубом. Якуб прожил сто двадцать лет, сорок из них – в Египте, а потом вернулся в Кеньан, чтобы умереть на родине. Спустя шестьдесят лет после смерти Якуба умер и Юсуф, а на сороковой день его смерти умерла и Зелиха. Гроб с телом Юсуфа река Нил вынесла в Кеньан и его похоронили рядом с отцом и предками.

Даже неподготовленный читатель, не говоря уже о специалисте-литературоведе, прочитав поэмы Али и Махмуда Кырымлы в любой последовательности, сразу же обратит внимание на моменты сходства, параллелей, а порой прямо-таки их геометрическую конгруэнтность. В них одинаковы тональность, авторские оценки, не обусловленные развитием сюжета чисто авторские добавления и отступления и, наконец, состав используемой лексики и характеристики грамматических форм. Создается впечатление, что эти две поэмы списаны друг с друга. Естественно, что столь близкое сходство не ускользнуло от внимания исследователей. Фалев, например, ограничивается лишь указанием на их схожесть. Эртайлан утверждает, что и поэма Али, и поэма Махмуда написаны в Крыму, но никак это не обосновывает. Татарский литературовед Фазыл Фасеев в предисловии к казанскому изданию поэмы Али отмечает следующее. Первым поэму о Юсуфе и Зулейхе написал булгарско-татарский поэт Кол Гали (Къул Али). В XV веке поэму Али перевел на турецкий язык Шейяд Хамза. Поэму Шейяда в конце XV или начале XVI века перевел на крымскотатарский язык Махмуд Кырымлы. Переведенную Махмудом поэму снова на турецкий язык перевел Халил оглу Али.

Авторские концовки указанных поэм говорят о другой последовательности их появления и события закручены не столь детективно, как это представляется Фазылу-абый. Мы пришли к выводу, что первую по времени тюркоязычную поэму "Хикяет-и Юсуф" в 1220 годах написал крымский поэт Махмуд Кырымлы. Поэму Махмуда в период между 1228-1230 годами перевел на "малоазиатско(анатолийско)-турецкий язык" (термин Н.А.Кононова) турок Халил оглу Али. Этот же Али, желая превзойти Махмуда в мастерстве, а также движимый желанием написать первое поэтическое произведение на родном турецком языке, в 1233 году закончил свой оригинальный вариант поэмы, назвав ее "Кысса-и Юсуф". Попытаемся обосновать нашу версию выдержками из концовок обеих поэм.

1. То, что переводчик поэмы Махмуда Кырымлы и автор поомы "Кысса-и Юсуф" одно и то же лицо доказывается не только сходством их имен , но и тем, что в обеих поэмах автор называет себя рабом (къул Али):

В "Хикяет":

В "Кысса":

Другим доказательством в пользу сказанного служат параллельные указания на метрический характер обеих поэм:

В "Хикяет":

В "Кысса":

Указание на метрику произведения не диктуется литературной традицией или нормой, и поэтому указанный параллелизм – субъективное решение одного и того же автора.

2. То, что Али, закончив перевод поэмы Махмуда, тут же загорелся желанием написать свой оригинальный вариант, видно из концовки "Хикяет", где он говорит, что"у него есть мечта, желание души" и просит Аллаха продлить для этого ему жизнь:

Написав свою оригинальную поэму, Али с радостью восклицает, что благодарен Аллаху за то, что смог завершить свой труд:

3. Сообщение Али своим читателям и слушателям о том, что Махмуд Крымский умер, и особенно лаконичность этого сообщения, упоминание одного лишь имени Махмуда свидетельствует о том, что в момент перевода поэмы Али и его слушатели-турки жили в Крыму и, скорее всего, знали Махмуда:

Сюда же вписывается призыв Али к читателям молиться за упокой души их общего знакомого Махмуда:

Принадлежащие перу Али концовки поэм "Хикяет-и Юсуф" и "Кысса-и Юсуф" несут в себе еще много другой дополнительной информации, так или иначе связанной с нашим доказательством. Например, его четверостишие в "Кысса" о том, что "не всякий смог написать поэму так хорошо, как он", что "его, Али, стих нигде не оказался порченым" и что он написал свою поэму "метром рубай", косвенно указывает на то, что Али не считал нашего земляка Махмуда хорошим поэтом, умеющим писать метром аруз. Да и язык Махмуда, скорее, был не нарочито смешанным общетюркским литературным, а местным куманско-кипчакским языком, известным нам из "Кодекса Куманикуса":

А четверостишиях №№ 1402 и 1403 в "Хикяет":

несут в себе следующие сведения: а) язык тюрков Крыма в начале XIII века, до прихода монголов, назывался къырым тили (крымским языком) и дешт тили (степным языком); б) Али перевел поэму Махмуда с крымского на турецкий язык с целью облегнить своим соотечественникам понимание легенды о Юсуфе и Зелихе; в) осуществив перевод поэмы Махмуда на турецкий язык, Али впервые "составил (дюзди)" турецкий литературный язык, так как хорошо известно, что в этот период ни литературного турецкого языка, ни произведений, написанных на этом языке, еще не было. Следовательно, Али явлстся первым турецким поэтом. Что касается Махмуда Кырымлы, то получается, что он не только первый из известных нам крымскотатарских авторов, но и некий локомотив, приведший в движение и крымскотатарскую, и турецкую литературу.

Теперь, опираясь на установленные нами факты, попытаемся выяснить, кем был поэт и переводчик Али (Халил оглу Али, Къул Али). Али и его соотечественники-турки были из тех турок-сельджуков, которые в 1221-1222 годы под предводительством Хюсаметдина Чобан-бея, с целью приостановить экспансию генуэзцев в Крыму, захватили Судак. "Заняв Судак, Чобан-бей построил в цитадели мечеть, и, очевидно, оставил здесь колонистов, потомки которых, рассеявшиеся в Крыму, сохранили особенности анатолийско-турецкой речи" (В.Д.Смирнов. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты. С. 73). Позднее, перемешавшись с крымскими кипчаками, греками, готами, генуэзцами и русами, потомки этих колонистов-сельджуков образовали огузский диалект и этническую базу южнобережной группы крымских татар, добавим мы.

Надо полагать, что поэма Али "Кысса-и Юсуф", написанная новым по тем временам метром аруз, была самым читаемым произведением на территории как Золотой Орды, так и Малой Азии. Популярности Али прибавило и то, что он, видимо, желая быть понятым всем тюркским миром, сознательно смешивал все диалекты тюркского языка. Пример Али был подхвачен впоследствии другими турецкими поэтами: "Письменный анатолийско(малоазиатско)-тюркский язык XIII-XIV веков являл собой причудливое сочетание среднеазиатского тюркского языка с огузо-кипчакско-карлукскими диалектами Малой Азии" (Н.А. Кононов. К истории формирования турецкого письменного литературного языка. Тюркологический сборник. 1976). Вот почему лексика и грамматические формы литературных памятников донационального периода не являются единственно надежными определителями этнической принадлежности их авторов. Нужны доказательства и иного характера.

И, наконец, вернемся к нашему призыву во вступительной части данной статьи не растаскивать региональную, и все же общетюркскую литературу XIII и XIV вв. по национальным квартирам. Ибо, как мы убедились на примерах Али и Махмуда Кырымлы, они, хоть и были инициаторами турецкой и крымскотатарской литератур, сами себя считали тюркскими поэтами, и посему, в меру своих знаний и умений сознательно смешивали в своих произведениях все тюркские диалекты. Мы не вправе экстраполировать наше нынешнее национальное (и националистическое) сознание на авторов донационального периода.