I.

Обыкновенно каждая государственная власть, проводящая идею господства одной национальности и признающая в населяющих эту территорию других народах безправных инородцев, принимает всевозможные меры к подавлению их культурно-национального самосознания. Однако, поскольку дело касается религии этих инородцев, то исповедание её, оставляется свободным т. к. эта область народной жизни, как самая священная и сокровенная, менее всего допускает вмешательство. Предоставляя свободу вероисповедания, государство создает вместе с тем призрачное представление о благожелательном отношении к инородцам, о их полном якобы равноправии и т. п.

Русская самодержавная власть особыми государственными актами, совпадающими с присоединением к империи той или иной территории, торжественно возвещала покоренным народам свободу вероисповедания. Таким образом, святое святых народа - его религия, как будто бы, оставлялась в неприкосновенности.

Посмотрим, однако, что происходило на практике, как возвышенные в высочайших манифестах обещания оставались только словами; вот еще один пример яркий и характерный, когда исходящие из крупного административного центра распоряжения идут так далеко, что не останавливаются даже перед уничтожением этого эфемерного признака равноправия народов.

В декабре 1823 года из Турции, по специальному приглашению крымских татар, прибыли в Бахчисарай 11 шейхов (монахов). Дело в том, что в этом году крымских татар постигло несчастье: поля истреблялись саранчой, и бедствие грозило принять огромные размеры. Для избавления от саранчи в Турцию был отправлен из Бахчисарая почетней житель Ислям бей с поручением привезти шейхов, имевших святую воду, обладавшую чудодейственной силой: вода притягивала к себе белых скворцов, а эти последние должны были уничтожить всю саранчу. Шейхи, как сказано, благополучно прибыли в Крым и, избрав постоянным своим местопребыванием г. Бахчисарай, посетили гор. Симферополь, Феодосию, Евпаторию и Перекопский уезд. Почти везде шейхов встречали за несколько верст до места назначения. Иногда, в почетных встречах принимало участие и не мусульманское население. Так, в г. Евпатории шейхов приветствовали и представители караимского населения. В каждом городе огромные толпы народа провожали монахов до главной мечети; здесь шейхи совершали торжественное богослужение, после которого приглашались к обеду самыми именитыми и почетными гражданами, а затем уже, по просьбе специальных делегаций, выезжали в татарские деревни.

II.

Радость населения по случаю прибытия турецких монахов была столь велика, что в некоторых случаях, по словам властей, народ встречал шейхов с «пролитием слез».

Огромное стечение народа, сопровождавшее прибытие в каждый город шейхов, вызывало необходимость присутствия при этих встречах полицейских чинов; полиция далека была от мысли способствовать торжественности событий, но находилась в то время на улицах в целях предупреждения давки, несчастных случаев, а главное, недопущения каких-либо особых выступлений толпы.

Однако, новороссийский генерал-губернатор гр. Воронцов усмотрел в этом вредное явление для авторитета власти и заподозрил местную власть в оказании татарам какого-то содействия. Вот, между прочим, что писал Воронцов Таврическому губернатору Нарышкину.

«Хотя правительство наше не должно препятствовать магометанам в обрядах и религии, но считаю весьма предосудительным, чтобы местное начальство в тем им делали вспомоществование, и прошу покорно ваше превосходительство приказать полициям, чтоб не было им в том принимаемо никакого участия, тем менее содействия».

Самый факт прибытия в Крым турецких монахов показался опасным для русских государственных интересов и местный губернатор, подозревая в их действиях нечто вредное для «системы правительства», отдал строжайшее предписание следить за поведением шейхов. Сыск поручен был полиции и, между прочим, смотрителю бахчисарайского дворца Ананичу, верному прислужнику власти, занявшему это место после четырнадцатилетнего пребывания в должности бахчисарайского полицеймейстера.

Все уездные начальники, а также городничие удостоверили лояльность поведения шейхов, указав, что общение их с татарами происходит исключительно на религиозной почве. Согласно их донесениям, «ничего в народе магометанском против закона российского не делается», и до сих пор не примечено никаких вредных систем нашего правительства внушений народу, который, однако, чрезвычайно их (шейхов) уважает».

Смотритель дворца Ананич также сообщал, что шейхи занимаются исключительно религиозными делами и что «сопровождаемы они бывают пожилыми татарами и духовными муллами, оказывающими благоговение»; «неприметно», писал он, «чтоб эти шейхи делали возбуждение среди татар». Напротив, Ананич заметил благотворное влияние шейхов на народ, так, «нравственность народа довольно переменилась в том, что в мечетях всегда бывает много народу, многие татары перестали пить не только водку и вино, но даже и бузу».

При таких условиях, казалось бы, пребывание шейхов в Крыму должно было быть встречено властями с полной благожелательностью, но старый испытанный в полицейских навыках смотритель дворца думает иначе, усматривая в самом факте влияния шейхов на татар, (чему будто бы способствует «сановитая наружность шейхов»), вредное явление, так как Бахчисарай-де город «закоренелый в мусульманстве и в нем пребывает значительное число духовенства крымских татар»; он неоднократно советует Таврическому губернатору выслать шейхов за пределы Крыма. Естественно, что вскоре шейхи заподозрены были в намерении совершить возмущение среди крымских татар. В марте 1824 года в г.Бахчисарай под предлогом обозрения ханского дворца был командирован для расследования чиновник особых поручений Мейер. В то же время в Бахчисарай, где пребывали шейхи, опять-таки под вымышленным предлогом усиления караулов при тюрьме, был экстренно отправлен отряд, состоявший из солдат Балаклавского батальона, под командой обер-офицера.

Мейер пустил в ход все способы сыска вплоть до переодевания в татарское платье, подслушивания на улицах, тайных посещений мечетей и пр., однако, ничего подтверждающая предположение губернатора о приготовляемом шейхами восстании он не обнаружил. Тем не менее, согласно полученному приказанию Мейер предложил шейхам выехать в Одессу, что и было ими покорно исполнено.

Чиновник особых поручений неоднократно присылал на имя губернатора подробные донесения о ходе дела; в одном из своих рапортов он советует, между прочим, подвергнуть шейхов при посадке на корабль тщательному обыску.

По прибытии в Симферополь, шейхам были выданы паспорта на проезд через крымские порты, но шейхи просили разрешить им вернуться в Бахчисарай для взятия своих вещей. Просьба их, по совещанию губернатора с генерал-губернатором, была удовлетворена. Мейер получил новое предписание допустить шейхов в Бахчисарай, но не более чем на 24 или, в крайнем случае, 48 часов.

В последнюю минуту шейхи отказались от данного им разрешения и, по-видимому, сочли более безопасным для себя немедленно выехать из Крыма, без заезда в Бахчисарай.

Так местная администрация, пренебрегая религиозными нуждами крымских татар, бесцеремонно обошлась с лояльными представителями мусульманского духовенства, только потому, что они приехали в Крым из за границы.

III.

Аресты и высылки мусульманского духовенства являлись излюбленными административными приемами русского управления в Крыму. Риску быть арестованными и высланными, подвергались также и прихожане всякий раз, когда они собирались для выборов духовенства. Каждое собрание являлось в глазах властей подозрительным, и участники сходов подозревались в государственной измене, каких-либо противоправительственных замыслах и проч.

Вот, для примера, дело канцелярии Таврического губернатора за 1828 год под названием: «О скрывающейся между жителями дер. Агерма-Эли какой-то тайне». Жители этой деревни собрались однажды в мечеть для избрания имама. Надо сказать, что между прихожанами не было единодушия по вопросу о кандидате, и перед выборами близ мечети происходили частные беседы; по случайному стечению обстоятельств, один прихожанин прочел письмо, полученное из Турции от односельчанина - крымского татарина. Этих фактов было достаточно, чтобы заподозрить всю деревню в заговоре против русских властей. В довершение всего, как на беду, двое крестьян съездили по случаю мусульманского праздника в соседнюю деревню для принесения поздравления своим родственникам. Феодосийский земский суд предпринял по этому поводу целое следствие, выезжал на место происшествия для производства «исследования», допросил громадное число свидетелей, но ничего преступного в намерении поселян дер. Агерма-Эли, конечно, не обнаружил. Все следствие представлено было Таврическому губернатору с донесением, что по сему делу «никто под стражей не содержится». Вот резолюция Таврического губернатора по этому делу: «чтобы присматривали, да повнимательней».

Характерно, что все обвинения крымских татар в государственной измене, подготовке вооруженного восстания против России и. пр. оказывались всегда вымышленными.

Почти всегда власти считали главными подстрекателями этих «бунтов» и «восстаний» мусульманское духовенство.

Особенно подозрительно относились к муллам, получившим образование в Турции. Почти ежегодно по этому поводу возникали интересные переписки. Остановимся на переписке из дела канцелярии Таврического губернатора за 1853 г. под заголовком: «Об ограждении крымских татар от вредного влияния злонамеренных людей, могущих возбудить в них сочувствие к Турции». Осенью этого года новороссийский генерал-губернатор прислал экстренный через курьера запрос на имя Таврического губернатора; генерал-губернатор требовал немедленного донесения, для доклада государю императору, о том «какой дух господствует теперь между крымскими татарами», а главное, «как ведут себя муллы и не обнаруживается ли вообще между татарами сочувствия к туркам и предосудительное в умах волнение». Губернатору предлагалось, кроме того, принять меры к «ограждению татар от людей злонамеренных».

В ноябре 1852 года Таврический губернатор донес начальству, что с 1848 года никому из крымских татар не выдавалось заграничных паспортов, что «предполагать восстания в настоящее время нет повода» и что «принятие особых мер против татар не представляется необходимым». Все же губернатором из политических соображений были тогда же предприняты перегруппировки казачьих частей, расположенных в Крыму, и испрашивалось усиление войск двумя батальонами пехоты и некоторым числом конницы».

Вскоре тот же генерал-губернатор вновь запросил губернатора о настроении татар, передавая, что до него дошли слухи, что «между татарским населением с самой весны будто бы начал проявляться весьма враждебный дух и нерасположение к русским и ко всем не мусульманам выражая свою враждебность в чертах самых резких и ужасающих». Тревога высших властей усилилась слухами о появлении в Крыму «некоторых эмиссаров с Востока с возмутительными грамотами». Губернатор приступил к проверке всех этих сведений и, запросив в числе прочих управляющего Таврической палатой государственных имуществ о настроении татар, просил принять строгие меры наблюдения и сыска за ними и выяснить, какие именно лица духовного звания отправились в Мекку и до сих пор не возвратились в Крым. Само собою разумеется, что и на этот раз мусульманское духовенство сочтено было за турецких эмиссаров и панисламистских пропагандистов. Вот что ответил, между прочим управляющей палатою Брадке: «не представляется повода обвинять татар в казенных селениях в неблагонамеренном образе мыслей или в распространении ложных слухов, а тем более в приготовлении к преступным действиям; они занимаются своим хозяйством, живут смирно и вероятно и не предполагают, чтобы о них думали с подозрением». Однако, Брадке особым весьма секретным циркуляром на имя окружных начальников Крымского полуострова были приняты строжайшие меры сыска, учреждена летучая почта по сельским правлениям, даны особые инструкции офицерам и казачьим урядникам и проч., помимо того предписывалось приступить к составлению списков татар, имевших оружие. Каждый такой татарин заподозрен был в измене и помыслах к восстанию, между тем как он думал не более как о добывании себе дичи для пропитания или охране своих виноградников.

Таврический губернатор вновь сообщил генерал-губернатору о лояльности татарского населения и донес, что «за то поручиться можно, что никто из татар не желает возвращения турецкого владения» и что «опасению какого-нибудь общего или частного восстания нет никакого повода».

Несколько позже губернатор донес новороссийскому генерал-губернатору, что поводом ко всем слухам послужил, очевидно, случай ареста в Ялтинском уезде двух турецко-подданных Мустафы и Гасана, продававших листы с молитвой на турецком и арабском языках. Все отобранные от этих турок «листы писанные в кругах» оказались «только молитвами». Тем не менее, вице-губернатор тотчас же предложил Таврическому губернскому правлению выслать Мустафу и Гасана за пределы Крыма.

По собранным сведениям, у крымских татар оказалось до 1500 ружей. Однако, отсутствие признаков приготовления татар к восстанию было столь очевидно, что главнокомандующий южной армией уведомил в 1855 году Таврического губернатора гр. Адлерберга в том, что он не находит нужным отбирать у них это оружие.

IV.

Высылки лиц, попавших в разряд политически неблагонадежных, производились русской администрацией в громадных размерах. Прежде всего, высылки применялись к «инородцам». Часто административные высылки принимали массовый характер. В 1907 году Министр Внутренних Дел Столыпин циркулярным предписанием на имя губернаторов пытался положить некоторые ограничения «применению местными начальствами непосредственных административных высылок в порядке исключительных об охране законов».

Во время севастопольской компании значительное число крымских татар было выслано из Крыма во внутренние губернии империи. Так происходило всякий раз, когда возникала война России с Турцией. В числе высланных находились не только татары крестьяне, но и татары дворяне и чиновники, а также много лиц духовного звания. В 1857 году в виде особой, так сказать «высочайшей милости», последовало соизволение на поселение высланных татар: крестьян в малоземельные внутренние губернии, мещан во внутренние губернии с припискою к государственным крестьянам или городским обывателям, а дворян и чиновников, «кои вели себя одобрительно», там, где они пожелают. Однако, всем высланным, к какому бы сословию они не принадлежали, запрещалось навсегда возвращение в Крым. К сосланным татарам разрешено было «выслать их семейства из Крыма».

В отношении татар, возвращавшихся в Крым, предписывалось принимать самые строгие меры и немедленно по этапу высылать таких лиц в место их постоянного жительства. На границе Крыма были расставлены особые посты и кордоны. Все же дороги, ведущие в Крым, находились под особым надзором окружных и уездных начальников, а также военных властей. Поэтому, случаи самовольного возвращения высланных татар в Крым были крайне редки. В тех же случаях, когда кому-нибудь из этих «преступников» удавалось прибыть в Крым, они, независимо от сословия, к которому принадлежали, возраста, состояния здоровья, а также побудительных причин, заставивших вернуться на родину, безжалостно схватывались полицией, бросались в острог и по этапу обратно водворялись во внутренние губернии.

В деле канцелярии Таврического губернатора за 1858 г. «Об арестах татар, высланных, в военное время из Крыма и самовольно сюда возвратившихся», имеется переписка об аресте и высылке из пределов Крыма муллы дер. Чоргун, Симферопольского уезда, -- Ади-Смаила-Османа-оглы; в 1854 г. он был арестован донскими казаками, отправлен в острог в гор. Симферополь, а оттуда сослан в Курскую губернию. В 1860 году престарелый Аджи-Смаил больным и полуслепым пробрался в Чоргун, чтобы здесь ликвидировать свое хозяйство.

Немедленно по прибытии в Чоргун, Аджи-Смаил был схвачен становым приставом Симферопольского уезда и при посредстве командира Таврического гарнизонного батальона отправлен по этапу в г.Херсон.

V.

Если русские власти не стеснялись применять к мусульманскому духовенству административные репрессии в виде высылок, то тем менее они стеснялись в производстве у них обысков. Посещения жандармскими чинами квартир мусульманского духовенства стали заурядным явлением. Жандармерия и полиция не стеснялась даже посещать в переодетых костюмах мечети. Вот, например, факты, взятые из дела канцелярии Таврического губернатора за 1912 год.

В феврале 1912 года помощником начальника таврического губернского жандармского управления ротмистром Леусом, в сопровождении околоточного надзирателя, был произведен обыск в квартире имама, хатипа прихода мечети Сеид-Аджи-Сеид Нафе в Симферополе -- Абдуллы-Эфенди-Аджи Бекирова; дело в том, что Бекиров, по агентурным сведениям, выписывал из присылаемых ему экземпляров турецкой газеты «Теариф-Мусульмин» противоправительственные статьи с целью составить из них брошюру.

Вся литература, найденная при обыске у хатипа, была отобрана, но как и следовало ожидать, оказалось, что в ней нет ничего преступного, о чем начальник жандармского управления и донес Таврическому губернатору.

В начале 1911 года население Каралезской волости, Симферопольского уезда, было заподозрено в приготовлениях к восстанию против русского правительства, отторжению Крыма от России для присоединения его к Турции, цареубийству, а также убийству русских должностных лиц и пр. Согласно поступившим к Таврическому губернатору донесениям, татарское население покушалось на убийство урядника Петрова и последний равно как и другие русские должностные лица спаслись от смерти лишь благодаря случайности.

По этому делу были произведены многочисленные обыски и аресты среди татарского населения; впоследствии выяснилось, что все эти обвинения были построены на ложных доносах и что жандармскими властями не было добыто никаких данных, достаточных для привлечения к ответственности арестованных татар. По докладу Таврического губернатора, совместно с начальником Таврического губернского жандармского управления, всего дела Товарищу Министр Внутренних Дел генерал-лейтенанту Курлову, последний приказал дело производством прекратить.

В конце 1911 и начале 1912 г. от симферопольского уездного исправника вновь поступили сведения о происходящих в Каралезской волости противоправительственных собраниях татар. По сведениям исправника, движение среди татар возникло в дер.Чоргун, Албат и Кучук-Сюрень, при чем руководителями движения в д. Албат и Кучук-Сюрене являлись местные муллы. Сообщения эти основывались главным образом, на показании урядника Петрова, который, переодевшись, зашел в мечеть дер. Кучук-Сюрень и лично слышал, как местный мулла Афуз Мамед призывал татар к помощи туркам и к борьбе за веру, а также на показаниях мещанина Ивана Васюкова подслушавшего речь хатипа мечети Албат Сеита Халил Нафе, тоже призывавшего к борьбе с русскими.

Само собою разумеется, что муллы немедленно были арестованы. Кроме того, в г. Бахчисарае были арестованы и заключены в тюрьму братья Тарпи, из коих один состоял муллой. Оба они были заподозрены в противоправительственной пропаганде в Богатырской волости, Ялтинского уезда. При произведенном расследовании, сообщаемые симферопольским исправником сведения не подтвердились и выяснилось, что со стороны татар никаких враждебных выступлений по отношению к русским не было.

Начальник Таврического губернского жандармского управления донес Таврическому губернатору, что тайных собраний среди татар не происходит и что, хотя мусульманское духовенство во время молитв в мечетях и призывает татар к пожертвованиям в пользу больных и раненых единоверцев, но «призывы эти вполне корректны и противоправительственного характера не имеют».

Уголовное преследование татар и на этот раз было прекращено.

Каралезское дело так ярко рисует картину того административно-полицейского произвола, в котором приводилось постоянно жить крымским татарам, что своевременно мы на нем остановимся более подробно. Ныне же мы ограничимся опубликованием лишь нескольких документов, рисующих правовое положение мусульманского духовенства в русском государстве.

Мы несколько раз упоминали про сыск, производимый жандармскими и полицейскими властями в мечетях.

Мы видели, какие формы принимал этот своеобразный сыск. Кроме того встречались и среди частных лиц любители-сыщики, помогавшие русским властям. К Таврическому губернатору поступали в большом числе анонимные и не анонимные доносы противоправительственной будто бы деятельности тех или иных мулл, мусульманских общественных деятелей и др.

Один из таких доносов, поступивший в 1916 году к Таврическому губернатору Княжевичу на муллу феодосийской мечети Бедредина-Абибуллу-Эфенди-оглу и др. лиц мы приводим ниже. Анонимное заявление, по обыкновению, не подтвердилось.

Политические доносы, обращенные к местным властям, тем интересны, что дают нам возможность понять политику официальной власти. Доносы, исходящие всегда от «ультра патриотов», требуют принятия мер, часто практикуемых администрацией, и яснее обнаруживают мотивы тех или иных административных распоряжений. Главнейшим доказательством «преступления» муллы Бедредина-Абибуллы-Эфенди-оглу являлось, конечно, то, что он учился в Константинополе. Ниже мы увидим, как русская власть относилась к духовенству, получившему образование за границей.

VI.

Согласно религиозному обычаю мусульман, каждое лицо, исповедующее Ислам, обязано, хотя бы один раз в жизни, отправиться в Мекку для поклонения гробу Магомета. Этот обычай соответствует христианскому обычаю поклонения гробу Господнему.

Поклонение гробу Магомета стало у мусульман как бы одним из священнейших и неотъемлемых догматов религии. Всякое стеснение мусульман в этом отношении равносильно вторжению в одну из самых сокровенных областей народной жизни. Понятно, что государство, провозгласившее принцип свободы религии, не может принимать меры к ограничению и, тем более, недопущению паломничества.

Мы видели уже из нескольких примеров, к чему на практике сводилась в России объявленная свобода вероисповеданий. Разумеется, и в деле паломничества российские мусульмане встречали со стороны правительства всякие затруднения и препятствия. Мало того, во многих случаях в течение многих десятков лет, крымские татары вовсе были лишены возможности исполнять свой религиозный обряд поклонения гробу Магомета, так как власти совершенно запрещали выдачу татарам заграничных паспортов.

Так, из отношения Таврического губернатора от 14-го ноября 1829 года мы видим, что губернатором была вовсе запрещена выдача татарам заграничных паспортов; то же выясняется из многих подобного же рода документов.

В 1829 году Таврический губернатор, донося о сделанных распоряжениях о невыдаче татарам заграничных паспортов, возбудили даже вопрос о принятии систематических мер к ограждению выезда татар в Мекку; он советует ограничить сумму вывозимых паломниками денег предлагает не допускать поездок в Турцию даже тем мусульманам, которые выезжают туда для получения наследств. Все эти меры, по мнению талантливого администратора, необходимы потому, что паломники, побывавшие в Мекке, «приносят с собою новую силу духа мусульманского и утверждают оный в здешних жителях» и, не принося этими поездками никаких экономических выгод русскому государству, «возвращаются из Мекки лишь со званием хаджи».

Однако заботы губернатора о благополучии вверенного ему татарского населения идут еще дальше. Местный сатрап из полицейских соображений и во имя укрепления на окраине русского духа дерзнул даже просить изменить религиозный быт мусульман, сложившийся десятками столетий; он предложил, в целях окончательного уничтожения влияния турецкого духовенства на крымских татар, провозгласить Таврического Муфтия Шейх-Уль-Исламом. Последний, по проекту губернатора, будет давать мусульманам отпущение грехов, что вполне заменит собою паломничество в Мекку.

Проекты изобретательного правителя Крыма были столь радикальны, что не встретили сочувствия новороссийского генерал-губернатора, но последней, однако, счел своим долгом «душевно и искренно» благодарить губернатора за «примерное внимание, какое обращается им на все части вверенного ему управления, изыскивая способы к улучшению оных».

Если после долгих мытарств некоторым мусульманам и удавалось проскользнуть в Мекку, то следование обратно через порты сопровождалось ужасающими физическими условиями. Паломникам, как свидетельствует всеподданнейший отчет Таврического губернатора за 1913 год, приходилось ждать очень долго очереди для пропуска через феодосийский карантин. По словам отчета, «это ожидание, утомительный и долгий путь, пост во время праздников, настолько обессиливали паломников, что некоторые умирали в карантинах или по дороге на родину».

Вот как русское правительство ревностно заботилось с религиозных нуждах мусульман!

Как было указано выше, поклонение гробу Магомета

предписывается религиозным обычаем каждому правоверному мусульманину. Согласно правилам Шариата, богоугодным делом является также и оказание помощи бедным мусульманам, не имеющим средств, для поездки в Мекку.

Лишение бедных возможности собирать средства на эту цель, а также лишение мусульман возможности приносить единоверцам такую материальную помощь равносильно нарушению религиозных правил.

Русское правительство в своих мероприятиях не стеснялось и в этом отношении. Не говоря о рядовых лицах, но и духовенство, приезжавшее в Крым из Турции для сбора денег на указанную цель, или не допускалось в Крым вовсе, или же под тем или иным предлогом высылалось из Крыма; между тем, большинство лиц, приезжавших в Крым за сбором денег, происходило из крымских татар, расчитывавших, конечно, получить у своих родственников и единоплеменников посильную помощь.

Для примера укажем на дело канцелярии Таврического губернатора за 1843 г.: «О наблюдении за турецко-подданными Мустафою Гусейном и Селимом Мухаммедом, отправившимися в Крым для собрания у татар денег». Предупреждение о въезде этих мулл в Крым Таврическим губернатором было заблаговременно получено от российской императорской миссии в Константинополе.

Губернатор немедленно предписал керчь-еникальскому градоначальнику и евпаторийскому городничему, в случае прибытия этих лиц в Крым, «выслать их обратно за границу под благовидным предлогом».

Такое распоряжение вызвало даже недоумение и. д. керчь-еникальского градоначальника капитана Пеларского, т. к. последний не мог найти «благовидный предлог» для высылки лиц, получивших от российской миссии в Константинополе надлежащий паспорт и, следовательно, имевших законное право для въезда в Крым.

Очевидно, керчь-еникальский градоначальник получил свыше надлежащие инструкции, так как мы узнаем, что он предложил карантинному правлению выслать муллу Селима Мухаммеда обратно за границу.

В июле того же 1843 г. российский посланник в Константинополе препроводил Таврическому губернатору список турецко-подданных духовного звания, отправившихся по паспортам российской миссии в Крым.

В том же месяце керчь-еникальский градоначальник доносил Таврическому губернатору о сделанном распоряжении о невпуске через порты вверенного ему управления в пределы России лиц, показанных в списке российского посланника.

Если такова была политика русского правительства в 40-х годах прошлого столетия, то нисколько от неё не отличалась политика наших дней.

Секретным циркуляром, изданным на имя начальников полиций в 1912 г., губернатора сообщал о том, что ежегодно в Симферополь является из Турции до 50 человек турецких мулл, которые разъезжая по татарским деревням, собирают с поселян, по правилам Шариата, известную долю доходов, как деньгами, так и натурою — хлебом. Губернатор предписывал установить за ними строгое наблюдение и в случае уличения мулл, в производстве сбора пожертвований привлекать их к ответственности.

Всякий мусульманин, особенно из духовных лиц возвращавшийся в Крым после паломничества к гробу Магомета, неминуемо рисковал быть обвиненным в противоправительственных сношениях с турками и высланным из пределов Крыма во внутренние губернии России или Сибирь.

В 1853 г. к новороссийскому генерал-губернатору поступили сведения о том, что четверо крымских татар духовного звания по пути из Мекки остановились в Константинополе, посетили турецкого сановника Ризу-пашу и уверяли его, что в Крыму все готово к восстанию против русских властей. Как это ни странно, но такого рода казалось бы секретный, разговор сталь известен какому-то командиру русского парохода в Константинополе, сообщившему об этом кому следует. Генерал-губернатор предписал Таврическому губернатору «немедленно принять самые действительные меры к удостоверению в образе мыслей татар и к уничтожению преступных их замыслов». В то же время был затребован список всех татар духовного звания, уехавших в Мекку и не вернувшихся обратно в Крым. За всеми возвращавшимися из Мекки татарами должно было быть установлено строгое наблюдение, «следя их действия с минуты вступления на землю Крыма». Русский император, заинтересовавшись этим делом, повелел упомянутых выше четырех татар духовного звания, по возвращению в Крым, выслать на жительство в гор. Калугу и Ярославль. Если бы в этом году какие-либо муллы вернулись в Крым, их неминуемо постигла бы участь ареста и отправления по этапу в Калугу и Ярославль.

Но, по счастью, оказалось, что с 1848 по 1853 г. Таврическим губернатором никому из крымских татар не было выдано ни одного заграничного паспорта и что в феврале 1848 г. был выдан только один заграничный паспорт на имя поселянина Али Смаила оглы, отправлявшегося в Мекку.

Право, странным было бы, если мы, зная все несчастья и мытарства паломников, предположили, что этот единственный человек, которому посчастливилось получить заграничный паспорт, благополучно им воспользовался. Из переписки мы узнаем, что Али Смаил оглу, благополучно выбравшийся из Крыма, был арестован в Закавказском Крае, по распоряжению наместника кавказского, и вместе с отобранным от него на выезд за границу паспортом препровожден в апреле 1848 г. на место жительства в Крыму, где и выдворен.

Русское правительство так бережно оберегало крымских татар от влияния турок их единоверцев, что случаи, когда татарам выдавались заграничные паспорта, были единичными и исключительными.

В 1860 г. новороссийский генерал-губернатор гр. Строганов телеграммой на имя Таврического губернатора сообщил высочайшее повеление, разрешавшее выдавать паспорта татарам, желавшим выехать заграницу «не иначе как с особого по каждой просьбе разрешения лично его (гр. Строганова) или Таврического губернатора».

В 1861 году симферопольский земский суд вполне основательно в своем запросе на имя военного губернатора г.Симферополя и Таврического гражданского губернатора Жуковского выразил сомнение в распространении этого запрещения на удостоверения, выдаваемые земским судом татарам, выезжавшим заграницу для поклонения гробу Магомета.

Таврический военный губернатор разъяснил земскому суду, что в этом случае суд должен руководствоваться циркулярным предписанием и никому из татар никаких удостоверений не выдавать, не получив на это особого предписания.

В 1876 г. Министр Внутренних Дел Тимашев вновь подтвердил запрещение выдавать татарам паспорта на выезд за границу; все такие ходатайства предписывалось отклонять «под какими бы предлогами они не поступили».

Помимо невыдачи татарам заграничных паспортов для выезда в Мекку, русское правительство принимало меры к недопущению обращения в России книги, брошюр и всякого рода литературы, изданной за границей по мусульманским религиозным вопросам.

Так, например, в 1915 г. Таврический губернатор секретным циркуляром на имя начальников полиции предписал меры к прекращению распространения среди мусульман присланных из Медины писем, касающихся чудес, произошедших на могиле пророка Магомета.

VII.

Мусульманское духовенство пользовалось большим влиянием на широкие круги мусульманского населения.

Вот почему русское правительство принимало все меры к тому, чтобы в лице магометанского духовенства всех рангов иметь людей политически благонадежных, покорных всяким распоряжениям, а в худшем случае людей инертных и чуждых какой либо политике.

Уже сам закон в ряде статей т. XI, ч. 1, Свода Законов российской империи устанавливает правила, согласно коим к занятию должностей приходских мулл могут быть допускаемы только те лица, кои отличаются «надежностью, верностью и добрым поведением».

Для обеспечения государства такими «надежными и верными» муллами правительство принимало соответствующие меры административного воздействия.

Главнейшими средствами такого воздействия были: не утверждение в должностях мулл, имамов, хатипов и муэдзинов, допущение к занятию этих должностей лиц, политическая благонадежность коих была тщательно проверена полицейскими и жандармскими властями, устранение мусульманского духовенства от занимаемых должностей при малейшем проявлении ими культурно-национального самосознания и пр.

Ближайшее определение политической физиономии мусульманского духовенства было вверено усмотрению губернаторов; помимо того, центральная власть время от времени давала по этому поводу те или иные руководящие указания. Субъективная оценка политической благонадежности мусульманского духовенства основывалась на отзывах жандармерии и полиции, соответственных справках из департамента полиции, охранных отделений и т. п. Присматриваясь к административной практике, мы видим, что в Крыму не утверждение лиц, избранных на духовные должности, вызывалось самыми разнообразными причинами. Прежде всего, не получали утверждения лица, когда-либо побывавшие в Турции. В соображение не принималось вовсе, для чего и по какому делу совершались такие поездки. Ездил ли крымский татарин в Турцию для поклонения гробу Магомета, приобретения образования или получения наследства, на заработки, по торговым делам или для свидания с родственниками, уже самый факт этой поездки являлся в глазах администрации предосудительным и служил безусловным поводом не утверждения его в духовной должности; при этом, вовсе не принимались во внимание ни принадлежность отлучки такого лица из Крыма, ни принадлежность его к духовному званию. Во всех этих случаях, несмотря даже на благоприятные отзывы губернской жандармерии и уездного начальства, лицо, избранное на духовную должность, не утверждалось в этой должности.

Этой мерой татарское население лишалось возможности иметь в рядах своего духовенства лиц с необходимым духовным образованием, так как последнее поставлено было на должную высоту лишь в Турции.

Далее, не утверждение в духовной должности следовало всякий раз, когда об избранном кандидате поступали неблагоприятные в политическом отношении сведения от начальника Таврического губернского жандармского управления или уездных начальников, в роде того, что у данного лица был когда-то произведен обыск, хотя при обыске ничего преступного не было обнаружено, или оно отличается «вредным образом мыслей». Наконец, препятствием к утверждению духовенства служили циркулярные указания департамента духовных дел Иностранных исповеданий.

В деле недоверия к мусульманам правительство шло все далее и далее: в политической неблагонадежности заподозрены были лица, получившие богословское образование, как в России, так и за границей. Поэтому поводу в 1911 году Министром Внутренних Дел Макаровым был издан циркуляр, подтвержденный затем в 1914 году. Согласно циркуляру, муллы, не принадлежавшие к русскому подданству, или получившие богословское образование за границей (Турции и Египте) безусловно, не допускались к занятию в России духовных должностей, лица же окончившие новометодное медресе: Галеевское в Казани, Хуссаиновское в г. Оренбурге, Галие в Уфе, допускались к должностям мулл только при том условии, если губернское правление располагало сведениями о их политической благонадежности и непричастности к «религиозно-племенной агитации».

Муллы, не удовлетворявшие видам русского правительства, независимо от времени состояния их в духовной должности, немедленно без всякого стеснения увольнялись и арестовывались. Из печатаемых документов канцелярии Таврического губернатора видно, что в одном только 1911 году были арестованы и заключены в тюрьму: хатип соборной мечети г. Бахчисарая Али Эфенди Ахмет Тарпи, имам мечети деревни Кучук-Сюрень Афуз Мамед Али Эфенди и хатип мечети дер. Албат Аджи-Сеит Халиль Сеит-Нафе оглу.

Большое значение русская администрация придавала личности главы мусульманского духовенства - Муфтия. Задолго до выборов Муфтия, местный губернатор прилагал все усилия к тому, чтобы в число трех кандидатов, избираемых на должность Муфтия, попали лица, угодные администрации, как по своему характеру, так и политическим убеждениям. Имея трех кандидатов, высшая администрация, казалось бы, имела уже достаточный простор для выбора Муфтия. Но, обыкновенно, недоверие к мусульманам было столь велико, что случалось, что ни один из кандидатов, избранных при особом воздействии губернатора на выборщиков, не отвечал взглядам местной администрации. Тогда выборы под тем или иным предлогом Министерством Внутренних Дел отменялись, назначались новые, и пост Муфтия замещался лицом «благонадежным».

Воспроизводимое ниже доверительное письмо главноначальствующего над департаментом духовных дел иностранных исповеданий на имя Таврического губернатора Кавелина, от 1880 года, раскрывает любопытную попытку губернатора пренебречь всеми существующими законами и формами относительно выбора Муфтия для проведения на эту должность чиновника Караманова: губернатор просто на просто предлагал, не считаясь с выборами, вовсе пренебречь их результатами и назначить на должность Муфтия Караманова, не попавшего в число трех кандидатов и не имеющего на то законного права. Эту героическую меру Кавелин предлагал принять в виду «невежества и религиозного фанатизма» крымских мусульман.

Испрашиваемая губернатором мера была столь противозаконна, груба и цинична, что не встретила не этот раз сочувствия высших сфер; это дал ему понять, главноначальствующий над департаментом духовных дел в выражениях, однако, самых осторожных и деликатных.

Из другого дела той же канцелярии за 1849 г. мы узнаем о возбужденном Таврическим губернатором вопросе об отмене состоявшихся в этом году выборов Таврического Муфтия, так как Муфтием был избран сын покойного Муфтия – Сеит-Джелил Челеби Сеит-Джелиль оглы, «неимеющий надлежащих качеств этого места».

Ставленником местного губернатора являлся Кады-Эскер Сеит-Халил Эфенди, «которому однако баллотировка не благоприятствовала».

Тот же администратор приветствует намерение высшего начальства заменить должность секретаря Таврического магометанского духовного правления чиновником, присылаемым из Петербурга, в виду «важности» должности секретаря духовного правления «дающего направление всем делам». Командирование такого чиновника, по мнению новороссийского генерал-губернатора, имело бы громадное значение для «правительственной общественной пользы».

Таврический губернатор идет еще далее предположения начальства; он проектирует ввести в состав Таврического магометанского духовного правления члена-секретаря с правом голоса в коллегии и удостоверяет, что при такой постановке дела «все дела духовного правления приняли бы другой ход».

Неудивительно, что, при практиковавшихся на выборах способах административного воздействия, на пост Муфтия назначалось по большей части лицо, послушное всем велениям русской власти. Яркий пример такого угодничества Муфтия вырисовывается из дела канцелярии Таврического губернатора за 1833 г. «о командировании Кады-Эскера Османа-Эфенди по губернии для отобрания от татар вредных для них и общего спокойствия рукописей».

Услужливый Муфтий Сеит-Джелил Эфенди с помощью, как на подбор, единодушного магометанского духовного правления и при содействии «неизменно преданного правительству» Кады-Эскера Османа Эфендия сумел по свой инициативе и с полного одобрения и поощрения Таврического губернатора, а также Министра Внутренних Дел, отобрать от мусульманского духовенства и татарского населения все имевшиеся у них старинные рукописи, «не согласные ни с законом, ни с правилами благоразумия».

Все эти исторические рукописи, которые, по выражению Таврического губернатора, «имеют лишь повредить чести русских татар, верноподданных государя, отца нашего», были под видом собирания книг с записью вакуфов, отобраны от мусульманского духовенства и татарского населения Кады-Эскером Османом Эфенди и, по приказанию Министра Внутренних Дел, сожжены; так было уничтожено достояние громадной исторической культурной ценности; этот неслыханный акт вандализма был совершен Таврическим губернатором, увы совместно с Таврическим Муфтием. Надо полагать, этот злосчастный Муфтий был награжден какой-либо «большой золотой медалью» с портретом русского императора и с надписью «за усердие», подобно тому, как в 1913 г. награжден был имам одного из приходов г. Бахчисарая, «удостоившийся чести» трогательно приветствовать представителя государя императора -- генерала Княжевича, по случаю открытая в Бахчисарае памятника в память 300-летия царствования дома Романовых.

В Крыму кроме того нашелся один мулла, служившей, конечно, не без выгоды для себя, с особым рвением русским интересам, занимавшийся среди своих единоверцев политической агентурой и пр.

Этот мулла, человек самой низкой нравственности, занимался вымогательством, шантажом и ложными доносами; занял он духовную должность, разумеется, благодаря покровительству и выборным махинациям местной власти.

Прихожанам стоило неимоверных усилий, чтобы избавиться от этого пастыря. Изгнанный из одного прихода, он, при поддержки уездной полиции, получал приход в другом уезде и новым прихожанам приходилось опять вести долгую и упорную борьбу.

Если местная власть недостаточно энергично поддерживала таких неугодных прихожанам духовных лиц, то за них заступались всегда высшие сферы.

Ознакомимся с этим характерным делом и посмотрим, каким лицам оказывалась администрацией полная поддержка.

В 1911 г. жителями г.Бахчисарая был изгнан мулла Халилев, уличенный татарами в тайных сношениях с бахчисарайским полицмейстером Корсаковым. Халилев доставлял ему сведения о политической неблагонадежности татар. Сведения, даваемые Халилевым, всегда преследовали чисто корыстные цели на почве политического шантажа таких или иных лиц. Удаленный от должности (прихожане просто-напросто отказались с ним молиться в мечети), Халилев открыл торговлю обувью, которую вынужден был ликвидировать, в виду своей недобросовестности; точно также он должен был закрыть и открытую им в Бахчисарае кофейню, так как местные жители объявили кофейню под бойкотом.

Вскоре Халилев предложил свои услуги начальнику жандармского управления, но последний, в виду их бесполезности, от них отказался.

В деревне Ай-Василь Халилев вновь получил назначение муллы и здесь опять своим поведением возбудил против себя ненависть всего населения, в результате чего потерял и этот приход.

Несмотря на все это, в 1913 г. директор департамента духовных дел иностранных исповеданий Менкин просил Таврического губернатора оказать Халилеву некоторые льготы в смысле допущения его к занятию должности муллы. В заслугу Халилева ставилась консервативность его убеждений. Халилев, по мнению департамента, являлся весьма желательным кандидатом на духовную должность, «особенно, если принять во внимание несомненную наличность среди мусульман и, в частности, среди мусульманского духовенства прогрессивных течений с националистической окраской».

Департамент духовных дел вовсе не смущался мотивировкой увольнения Халилева от должности. В качестве довода в пользу возможности возвращения Халилева к духовной должности, департамент приводил, между прочим и то соображение, что 21 февраля 1913 г. последовали высочайшие милости даже по отношению лиц, изобличенных в преступных деяниях.

С каким участием и трогательным вниманием Министерство заботилось о своем политическом агенте – Халилеве, совершенно скомпрометированном в нравственном отношении в глазах населения.

Для лучшей характеристики личности Халилева, нашедшего в высоких сферах столь ревностных защитников, мы печатаем один из ложных доносов, поданных Халилевым в 1913 г. Министру Внутренних Дел через ялтинского градоначальника, пресловутого генерала Думбадзе, и, кроме того, несколько рапортов бахчисарайского полицмейстера Корсакова, привлеченного впоследствии к уголовной ответственности за целый ряд служебных преступлений корыстного характера.

Деятельность Корсакова, как свидетельствуют документы, тесно переплелась с деятельностью Халилева. Кстати, мы узнаем — попечению каких «талантливых» администраторов вверяла крымских татар высшая администрация. Мы говорим «талантливых», так как такой крупный в глазах русской власти мусульманский центр как «закоренелый в мусульманстве» Бахчисарай, поручался обыкновенно управлению лица, обладавшего выдающимися служебными качествами.

К счастью, домогательства департамента духовных дел остались неудовлетворенными, и крымским татарам не суждено было вновь увидеть Халилева в качестве духовного пастыря. Не суждено было возвратиться к власти и полицмейстеру Корсакову, встретившему заступничество и поддержку покровского отдела союза русского народа, в числе членов которого, как это ни странно, был и упомянутый Халилев.

VIII.

Вплоть до 1912 года в русском законодательствe содержалось постановление, согласно которому на духовные должности в Крыму могли избираться только лица, духовного сословия.

При крайней малочисленности духовного сословия, татары испытывали большой недостаток в муллах. особенно тогда, когда в середине прошлого века, после массовых переселений крымских татар в Турцию число духовных лиц еще более уменьшилось.

Благодаря этому, громадное число мусульманских приходов оставалось или вовсе без мулл или обслуживалось лицами, временно допущенными к этой должности.

Из всеподданнейшего отчета по Таврической губернии за 1890 год видно, что из 737 мечетей Крыма—в 281 мечети богослужение производилось упомянутыми выше лицами.

Такое ненормальное положение вещей заставляло местную губернскую администрацию. конечно, не столько в заботах о религиозных потребностях населении, сколько по причинам чисто политическими ходатайствовать перед высшими сферами о разрешении занимать духовные должности лицам и не духовного сословия.

Так, ходатайствовал об этом Таврической губернатор в упомянутом отчете, предупреждая, что устранение огромного числа неправоспособного, мусульманского духовенства вызвало бы последствия нежелательные и даже опасные для общественного спокойствия, неудовольствие и брожение умов среди татар".

Помимо местной администрации с многочисленными ходатайствами подобного рода обращались к высшему начальству мусульманские общества и татарское дворянство - мурзы.

Несмотря на все это, разрешение занимать магометанскую духовную должности лицами всех сословий: последовало только в 1912 году. Вот как долго, в течении целого почти столетия, мусульманам пришлось ждать давно назревшей реформы.

Устаревшие законы, созданные в интересах ограждения татар от проникновения в их среду влиятельных лиц прогрессивного направления не только не изменялись, но, напротив, постоянно подтверждались циркулярами.

Перейдем к мерам, которое русское правительство предпринимало в отношении духовного управления мусульман.

В том же, например, всеподданнейшем отчет губернатор ходатайствовал о реорганизации Таврического магометанского духовного правления. Проектируемые реформы, конечно, сводились не к усилению влияния самих же татар на управление своими религиозными делами, а к усилению надзора и опеки со стороны администрации. Губернатор находил, что духовное правление является „учреждением вредным и нежелательным"; для искоренения всех бед он предлагал изъять все вакуфы из введения духовного правления и во всем остальном подчинить правление «строгому ответственному надзору губернской администрации».

Мы знаем, к чему свелась деятельность учрежденной вакуфной комиссии. Вакуфы, составлявшие неотъемлемую собственность всего татарского народа, связанные с удовлетворением его культурных и религиозных потребностей, были переданы в руки русских чиновников; влияние татар на управление вакуфами было окончательно парализовано, а сами Вакуфныя земли стали объектом всяких экспериментов со стороны этих непрошенных хозяев; началась та погромная деятельность, которая привела к потерям крымскими татарами более чем 2/3 этого богатого достояния.

Одно их дело канцелярии Таврического губернского правления за 1912 г. красноречиво говорит нам об интересной попытке департамента духовных дел иностранных исповеданий реорганизовать управление религиозными делами мусульман.

Побудительной причиной к этим шагам послужило «наблюдающее среди мусульман за последние годы усиление религиозно-национального движения». Департамент духовных дел вынужден был в этом случае привести в движение свой бюрократический механизм, под давлением, так сказать, внешних сил.

Любопытно отметить, какие пути намечало Министерство Внутренних дел к пересмотру русского законодательства по мусульманскому вопросу.

Конечно заинтересованные лица – сами мусульмане – не привлекались к работе, ни в качестве представителей от каких либо мусульманских общественных организаций, ни в качестве тех или иных персонально приглашенных общественных деятелей. При Министерстве Внутренних дел было создано особое совещание с представителями «местных учреждений и подлежащих ведомств». Вся подготовительная работа по сбору статистических сведений должна была производиться без «особой огласки»; департамент духовных дел запрещал даже обращаться к сбору всех статистических данных «непосредственно на местах». Собирать сведения «непосредственно на местах» можно было лишь в случаях «крайней в том необходимости», так как особому совещанию вполне были достаточны сведения, имевшиеся уже на расположении губернских учреждений. Если вся подготовительная работа г.г. Менкиных, Тарановских и пр. лиц производились при такой таинственности, то ничего не говорить о том, какого сорта реформы должны были быть поднесены российским мусульманам.

IX.

Мы не будем входить в разбор и критику постановлений российского законодательства относительно постройки мечетей; скажем только, что администрация всегда ставила мусульманам бесчисленные препятствия к постройке мечетей, сбору на это денег и т.п. Но этого мало. При всяком удобном случаи, при уменьшении числа прихожан мечетей, последние сносились, при чем земли, на которых были построены мечети, переходили либо в казенную со5ственность, либо в жадные руки попавших в Крым русских чиновников, заполнявших здесь новые административные учреждения и искавших наживы.

Но бывали случаи прямого издевательства и глумления над религиозными чувствами мусульман. Так к приезду в Бахчисарай русской императрицы Екатерины в 1787 г. приурочен был ряд новшеств в ханском дворце в число коих надлежит отметить бесцеремонное отношение к религиозной эмблеме мусульман выразившееся в замене изображения луны, помещавшейся над «Железными дверьми», (двуглавым орлом*).

Более важны случаи обращения мечетей в православные храмы.

Например, в 1783 г., при занятии Крыма русскими войсками Судакская мечеть, при которой находился хатип муэдзин, была превращена православную полковую церковь во имя св. ап. Матея*).

В 1792 г. в г. Тамани командир егерского батальона русских войск, для совершения молебствия по случаю получения копий с грамоты, данной войску русскою императрицею, «очистил мечеть в крепости». По свидетельству Палласа, эта же мечеть с минаретом служила православною церковью**).

Нам интересно знать, какая судьба постигла мечеть крымских татар, сооруженная в г. Петербурге.

Некоторые сведения по этому поводу находим в статье О. Акчокраклы: «военная служба крымских татар»***).

«Александр I», сообщает Акчокраклы, «повелел формировать в Петербурге л.-гв. Крымскотатарский эскадрон. Содержание эскадрона приняло на себя все крымское татарское население, обложив себя ежегодным подушным налогом в 17 коп. На эти средства не только содержался эскадрон крымцев, но еще хватила на постройку в Петербурге, на Обводном канале, фундаментальных казарм. По расформировании эскадрона в 1864 году, казармы эти перешли в распоряжение донских казаков – артиллеристов. В этих, обошедшихся крымским татарам около 700,000 руб. казармах, была также построена красивой отделки мечеть с михрабом и минаретом, для религиозных потребностей крымцев.

Неизвестна причина расформирования этого эскадрона, неизвестно также, какая судьба постигла мечеть при казармах после передачи их донцам. Но известно одно, что с того времени до последних дней мусульмане Петербурга отправляли свое богослужение в наемных квартирах в то время, когда можно и нужно было передать военную мечеть крымцев в распоряжение столичных мусульман».

В лучшем случае мечети превращались в склады под военное имущество*).

Ниже из истории открытия в Петербурге 4-го мусульманского

прихода мы увидим, каких громадных усилий стоило мусульманам открытие нового молитвенного места. Всем ведь памятны возмущение правительственного офиоза «Нового времени» по поводу разрешения постройки в Петербурге мечети и резкие выступления по тому же поводу православного духовенства в Государственной Думе.

Но русское правительство не ограничивалось запрещением построек мечетей; при всяком удобном случае мечети закрывались, а число приходов сокращалось.

Вот, красноречивые цифры: в 1805 г. в Крыму, без Ялтинского уезда, имелось 1556 мечетей и 5139 хатипов, имамов и муэдзинов**), а в 1914 г. число мечетей составляло лишь 653 (с названным уездом 729)***); число же лиц мусульманского духовенства к 1912 году сократилось до 787 человек (включая Ялтинский уезд 942)****).

Вообще основной чертой русской государственной власти •являлась её нетерпимость к нехристианским исповеданиям. Переход из христианства в магометанство был совершенно недопустим. Виновные в отступничестве от православной церкви предавались уголовному суду.

Секретный циркуляр 1834 г. «о порядке рассмотрения дела об уклонении новокрешенных в мусульманство" иллюстрирует достаточно выпукло, каким преследованиям, судебным и административным подвергались насильственно обращенные в христианство крымские татары за обратный переход в мусульманство.

Преследуя татар, вернувшихся к исповеданию Ислама, высшая администрация с крайними подозрениями относилась к мусульманскому духовенству; русскому правительству постоянно чудилось, что мусульманское духовенство прилагает особые усилия для обращения лиц православного исповедания в магометанство.

В 1909 году департамент духовных дел иностранных исповеданий потребовать от губернаторов представления сведений о всех случаях перехода в магометанство, о влиянии на эти случаи мусульманского духовенства, мусульманских конфессиональных и национальных организаций и пр. Вместо с тем, согласно давно установившемуся принципу вмешательства административной власти в дела церкви, губернаторы запрашивались, какие меры ими были приняты к усилению православия и противодействию магометанскому прозелитизму.

К успокоению департамента духовных дел Таврический губернатор, сообщил об имевших место лишь нескольких случаях перехода в магометанство, объяснявщихся, по его словам, социально-экономическими причинами. Губернатор добавлял, что «открытых выступлений и в деле привлечения православных в магометанство со стороны мусульманского духовенства не наблюдалось» и что «принятие каких либо мер со стороны административной власти необходимостью не вызывалось".

Установлению подозрительного отношения к мусульманскому духовенству несомненно содействовало православное духовенство.

Так православное духовенство в лице «противомусульманских миссионеров», и администрация действовали в Крыму в полном согласии друг с другом.

Характерный заголовок одного из дел канцелярий Таврического губернатора за 1798 год говорит сам за себя. Вот заглавие секретного дела № 5: «о случившихся неудовольствиях при приводе в веру христианскую протопопом Саурским турецкой колонии».

Было бы наивно думать, что свобода совести, провозглашенная в 1905 г., изменила положение дела. Как и до провозглашения манифеста, всякие обращения к власти с просьбами о разрешении перехода в магометанство оставлялись всегда «без последствий»».

X.

Доверительный циркуляр 1916 г. Министра Внутренних Дел на имя губернаторов разъясняет нам с очевидностью, какая русская высшая администрация для достижения своих узких шовинистических целей не останавливалась даже перед явным нарушением закона.

Этот циркуляр представлял собою попытку аннулировать разъяснение Правительствующего Сената, признавшего в одном из решений, что общество, ставящее задачей улучшение материального и нравственного положения лиц одного исповедания, не может быть признано на этом лишь основании «преследующим религиозные цели».

Это решение имело своим последствием перенесение утверждения уставов таких обществ из Министерства Внутренних Дел в губернские по делам об обществах и союзах присутствия.

Тем не менее, Министр Внутренних Дел, нисколько не смущаясь, сделал интересную попытку вновь прибрать все общества описанного типа под исключительный контроль и надзор Министерства. Все эти общества, по мнению Министра, должны были неизменно преследовать цели религиозно-политические и, следовательно, вредные для русской государственности, поэтому для утверждения уставов таких обществ должен был быть восстановлен старый порядок.

Для противодействия влиянию появившихся за последнее десятилетие различных национальных организаций, не выходивших, однако, за пределы благотворительности, русское правительство принимало всевозможные меры к учреждению на местах отделений общества союза русского народа, русского народного союза Михаила Архангела, русского собрания и т. л. Главнейшими вдохновителями этих обществ были, конечно, провинциальная полиция, жандармерия и местное православное духовенство. Покровительствуемая местным губернским начальством и изрядно субсидируемая народными деньгами, к которым принадлежала не одна копейка мусульманского населения, эти общества, представлявшие идейные, так сказать, течения русской бюрократии, открыли свои отделения во всех уголках Крыма, отравляя там атмосферу междунациональной жизни: но на этом вопросе остановимся в другой раз.

XI.

Иногда мусульмане делали попытки заявлять о своих нуждах, но всякий раз их измерения пресекались в корне. Съезды мусульман, каких бы вопросов они не касались, не допускались русским правительством. Поэтому съезды происходили в подпольной обстановке с крайними затруднением приходилось исполнять их постановления.

Из официальной переписки выясняется, например. какие меры были приняты Министерством Внутренних Дел в 1907 году по отношению к делегатам мусульманского съезда в г. Уфе посвященного кроме культурно-национальных вопросов тоже чисто религиозным делам. В число последних, съезд поднялся вопрос о праздновании пятницы путем прекращения в этот день торговли в татарских магазинах.

Против делегатов съезда муллы Соберчяна и купца Хакимова приняты были экстренные меры, и они не были допущены к объезду губерний с мусульманским населением; их не пропустили, конечно, и в Крым.

Из другого дела канцелярии Таврического губернатора мы узнаем, какая административно-полицейская мера были, приняты в 1913 году при попытках мусульманского духовенства собираться на съезды для обсуждения своих религиозных нужд.

После одного такого съезда все дальнейшее были запрещены, о чем циркулярно было сообщено всем губернаторам.

XII.

Естественно, что притеснение татар, касающихся всех областей народной жизни, вызвали в верхних слоях народа, главным образом среди интеллигенции, общественное движение ЕГО В пользу создания таких государственных условий, которые дали бы возможность освободится многомиллионных мусульманским массам от гнета русской власти.

Это общественное движение, охватившее все передовые элементы мусульманства, стремилось вырвать массы из темноты невежества и приобщить их к культуре и цивилизации.

Почти во всех крупных центрах России образовались мусульманские организации, поставившая себе просветительные цели. Такая же организация появились за границей, главным образом, в Турции. Кое-где этими организациями стали издаваться газеты.

Путь к национальному возрождению народа, избранный мусульманской интеллигенции, являлся самым долгим, но вместе с тем наиболее действительным. Предполагалось реформировать школьное дело, преобразовав конфессиональные школ - мектебе и медресе - в светские школы с кадром образованных светских учителей, новыми методами преподавания и расширенным курсом и широко распространить в массах народное просвещение, устранив тем тот умственный застой народной жизни, который столь ревностно оберегался русским правительством.

Из печатаемой ниже секретной записки русской агентуры в Константинополе о национальном движении России мы видим, как трудно было мусульманской интеллигенции работать для святого народного дела. Возникшая мусульманская общества ликвидировались, а руководители мусульманского движения принуждены были эмигрировать за границу или, оставаясь в России, подвергаться всем тягостям административных репрессий.

Мусульманские газеты и журналы подвергались всевозможным карам и при всяком удобном случав закрывались; часто к надзору за татарскими газетами привлекались даже русские священники.

Так, в качестве „наблюдающая" за издававшейся в 1909 — 1910 г.г. в гор. Карасубазар газетой «Крым-Седасы», фигурирует священник отец Николай Саркин, получившая на исполнение своих новых оригинальных обязанностей „полное согласие" и ,,архипастырское благословение" пресвященного епископа Таврического Алексея.

Этот факт В лишний раз свидетельствует о тесной связи православного духовенства с административной властью, и его постоянном политиканства, направленному подчас разжиганию национальной вражды.

Можно себе представить, как далеко простиралось вторжение священника «наблюдателя» в затрагиваемого газетой «Крымъ-Седасы» вопросы по устроению религиозной жизни крымских татар. Разумеется, газета скоро вынуждена была прекратить свое существование.

Помимо гонений на мусульманскую прессу российское правительство принимало все меры к недопущению в Россию газеты и журналов издававшихся в Турции.

Особенную тревогу в правящих кругах вызывало еженедельный константинопольский журнал «Тааруфуль-Муслиминъ», издававшейся младотурками.

В 1910 году департамент духовных дел иностранных исповеданий посвятил этому журналу специальный циркуляр на имя губернаторов.